— Эй, работники, кому добавки?

Манич, который сидел рядом со мной, встал и отправился за добавкой. Я подумал минутку и тоже пошел к окошку. У человека с чистой совестью должен быть хороший аппетит.

Повар положил черпак жидкой ячневой каши, полил сверху маслом и бросил миску на железный подоконник. Миска завертелась, как волчок, и прыгнула прямо мне в руки.

— Следующий!

Веселый был этот человек, повар.

Удрать в тайгу не удалось. После обеда у нас был тихий час. Все разделись, легли на кровати и закрыли для виду глаза. Ленька Курин сидел на табуретке возле дверей в роли наблюдателя. Никогда не думал, что у него такие административные таланты.

Я повернулся на правый бок и закрыл глаза. Спать днем я долго не умел и поэтому проснулся скоро. В палатке стоял свист и храп. Ленька сидел на прежнем месте. Сложив руки кренделем, он спал.

Я смотрел на Леньку и думал, что все мои беды идут от него. Если б не Ленька, я бы ни за что не полез под транспортер. Ленька всегда так. Сует свой нос, куда надо и куда не надо, а потом отвечай за него…

Пал Палыч тоже ведет себя очень странно. Подошел бы ко мне и сказал:

— Коля, я знаю все. Правда это или неправда?

— А кто вам, Пал Палыч, сказал?

— А то ты не знаешь кто. Конечно, Ленька Курин. Сознаешься или нет?

— Теперь я, Пал Палыч, сознаюсь.

— Молодец! Будешь так делать или нет?

— Не буду.

— Перевоспитаешься?

— Честное слово, перевоспитаюсь. Вы ж меня знаете!

Поговорил бы со мной Пал Палыч и все бы было в порядке. Я тоже масштабный человек и все понимаю…

Где-то возле палатки седьмого-б запел горн. Ленька вскочил на ноги, протер глаза и хрипло закричал:

— Подъе-о-м!

Мы повскакали со своих коек, умылись на скорую руку под железным рукомойником и отправились строем на теорию.

Сначала Ваня говорил с выражением и паузами, как на сцене. Но привычка взяла верх. Ваня сорвался с якоря и понес… Остановить его не было никакой возможности. Мы стояли возле Вани кружком и смотрели ему в рот. Вот это дает!

Ваня прикончил за десять минут всю теорию и начал показывать нам штукатурные приемы — как держать сокол, как набрасывать лопаткой раствор, заглаживать резиновой гладилкой, как проверять штукатурку деревянным уровнем с крохотным живым пузырьком в середине.

Грубые, неуклюжие на вид руки Вани делали все с каким-то нежным шикарным изяществом. Ваня не замечал нас, не слышал похвал и завистливых вздохов.

Пал Палыч тоже любовался Ваней. Если б Пал Палыч был в данный момент учителем, а Ваня учеником, он наверняка отвалил бы ему пятерку с плюсом. Он бы ему все простил — и то, что Ваня трещит, как пулемет, и то, что называет нас братвой…

И все-таки день закончился для меня плохо. Беда, которую я ждал с минуты на минуту, не проскочила мимо, не пронеслась стороной… Случилось это сразу же после теории. Пал Палыч собрал всех нас в кружок и сказал:

— Ребята, мне надо с вами серьезно поговорить…

Началось!

Пал Палыч обходился без вступлений, придаточных предложений и вводных слов.

— На транспортере разбили шестеренку, — сказал Пал Палыч. — Кто это сделал?

В ответ — ни звука. Ребята поглядывали друг на друга и молчали.

Не сказал больше ни слова и Пал Палыч.

Я догадывался, о чем он сейчас думает и что мог бы сейчас сказать: «Я ждал целый день. Я надеялся, что кто-нибудь подойдет ко мне и честно расскажет. Неужели и теперь не хватает у этого человека смелости? Кайся, ничтожество, я считаю до трех — раз, два, два с половиной, три!»

Но Пал Палыч мог считать с таким же успехом и до тысячи и до миллиона. Я стоял вместе со всеми и молчал. Я понял, что Пал Палыч ничего не знает про меня. А сам я не полезу в петлю. Никогда. Ни за что в жизни!

Я не ошибся. Расчет у меня был точный. Пал Палыч ничего не знал. Он посмотрел вдруг на всех нас прищуренными, темными от злости глазами и сказал:

— Тот, кто разбил шестеренку, стоит сейчас здесь. Он трус и ничтожный человек. Пускай знает, я ненавижу его. Все, можно разойтись.

Пал Палыч раздвинул круг руками и, прихрамывая, пошел к палатке. Ира-маленькая побежала за Пал Палычем, но скоро вернулась расстроенная и заплаканная. Пал Палыч не желал говорить с ней.

Ну при чем же тут Ира-маленькая! Что он себе думает, этот Пал Палыч!

Никто не строил нас в колонну, никто не давал звонких, по-военному четких и строгих команд. Мы постояли еще немного и молча побрели домой.

И только возле палаток всех прорвало. Поднялся такой шум и гам, что мне снова стало страшно. Если ребята узнают правду, мне — капут.