— Почитай на досуге, добрый человек.

Огородников недоуменно взял газетку и развернул ее только придя домой. Название газеты сразу рассердило его. «Ишь! — подумал он, — за царя! Рабочий народ против него идет, а тут... Что это за листок такой?!»

Поздно вечером Самсонов долго и обстоятельно объяснял ему, что это за листок и кто его выпускает и ради чьих интересов и блага.

— Видал, Силыч, что тут написано: социалисты это от антихриста, волнения производят жиды, а деньги на бунты дает англичанин!.. Здорово стараются!.. Это все, Силыч, самые злейшие враги рабочего класса стараются. Почувствовали, что дело плохо, ну и давай туман подпускать, легковерных поддевать на всякие выдумки подлые!..

— Вряд ли рабочий человек поверит... — вставил Огородников.

— Конечно! — уверенно подхватил семинарист. — Какие-нибудь, может быть совсем темные... А сознательных не проберешь!..

— Темноты много в народе...

Огородников повертел в руках газетку и бросил ее в угол. Там подобрали ненужный листок ребята и стали им играть.

На другой день, когда выдалась пригожая солнечная погода, ребята, кое-как закутанные в шали и отцовский пиджак, выбежали играть на улицу. С собой потащили они измятую газету. Они заигрались возле ворот и не заметили, как подошла к ним та тетя, которая когда-то приходила попроведать их и приносила гостинцы. Тетя остановилась, подозвала их к себе поближе, стала разглядывать, расспрашивать. Девочка потянулась к тете приветливо, а мальчик насупился и ничего не отвечал ей на расспросы.

— У, какой ты бука! Разве ты меня не узнал?.. Ну, как отец, работает?

— Работает... — нехотя отозвался мальчик.

— А это что же у вас за газетка? — заинтересовалась тетя. — Покажите?

Она взяла газету, расправила ее, увидела заголовок, удовлетворенно кивнула головой.

— Отец читает? Очень хорошо.

Мальчик продолжал глядеть исподлобья, молча отодвинулся в сторону.

Женщина засмеялась:

— Ай, звереныш какой!.. Вот ты паинька! — она погладила девочку по плечу. — Ты умница... Вот что, детки, скажите папе своему, что он молодчина. Я зайду к вам, гостинцев принесу, а папе вашему еще хороших газет...

Ребята остались одни, продолжая играть и скоро забыли о тете и о ее обещании.

С пачкой этой газеты вошел однажды, не постучавшись, к Матвею и Елене пристав, живший в одном с ними дворе.

— Вот почитай-ка, Прохоров, газетку! Полезная и нравоучительная!.. Сам почитай и другим знакомым православным дай!

Матвей взял газеты и положил их на угловой столик под иконы. Пристав вытащил портсигар, закурил папироску.

— Почитай, — продолжал он назидательно и строго, — в ей статейки пишут люди почтенные и можно сказать высокопоставленные... И еще советую тебе да жене твоей притти в воскресенье к обедне к спасо-преображению, там собрание состоится. Советую прямо и непременно!..

— Надо будет сходить! — сказал Матвей после ухода пристава. — Там у них собирается черносотенный их союз. Копят силы!

В воскресенье Матвей отправился в церковь спаса-преображенья, старинный приют городского благочестия и ханжества. Елена осталась дома. В церкви было необычно много народу. Матвей протолкался поближе к середине и стал рассматривать собравшихся. Ближе к престолу и к «царским вратам» столпились почетные и уважаемые прихожане. Купцы, чиновники, степенные опрятные старики, франтоватые дамы. Среди них находился и полицеймейстер и несколько офицеров. Церковная служба уже подходила к концу, когда Матвей появился в церкви. На клиросе прогремели последние звуки хора. Священник провозгласил заключительные молитвы. Густые синие лоскутья ладанного дыма, колыхаясь, истаивали в вышине. Прихожане покашливали, сморкались, переговаривались. По всему видно было, что скоро откроется собрание.

Наконец, оно началось.

Тот же священник, который только что закончил богослужение, поднялся на кафедру и провозгласил:

— Братие! Помолясь господу богу, приступим теперь к собеседованию! Великие смуты, ниспосланные на нас грешных в воздаяния нерадения к церкви, непочитания божеских законов и пренебрежения к установлениям власти, наполняют сердца верующих скорбью и воздыханиями... Кучки смутьянов, иноверцами и нехристями подбиваемых, волнуют младших братьев наших и подбивают их на богопротивные и противоправительственные действия. Нельзя, братие, равнодушно и бездейственно взирать на сии мерзостные деяния! Нельзя равнодушно и бездейственно взирать на то, как предается поруганию мать наша церковь и рушится все святое и исконнее на Руси!.. Как некогда славный сын родины Минин, призываем мы вас сплотиться в дни смуты вокруг защитников родины. И наш клич: за веру, за царя, за отечество!..

Матвей со скрытой усмешкой вслушивался в гладкую горячую речь священника. Поп знал своих слушателей и умел действовать на их чувства. Несколько старух уже прослезились. Кто-то громко вздохнул, кто-то горестно произнес: «о, господи!» Стоявшие близко около духовного оратора приосанились и переглядывались многозначительно и победоносно. Возле полицеймейстера Матвей заметил рыжего юркого полицейского чина. Матвей знал кто это: как-то товарищи показали его Матвею на улице и объяснили, что это пристав Мишин, организатор погромных банд. Сейчас Мишин видимо находится в большой фаворе у начальства, хотя на улицах показывался редко, побаиваясь мщения революционеров. Мишин почтительно, но настойчиво что-то нашептывал полицеймейстеру. Поп глянул в их сторону, слегка нахмурил брови и заговорил еще страстней и убедительней.

После попа взошел на кафедру незнакомый Матвею осанистый хорошо одетый господин. Соседи Матвея взволнованно зашептались:

— Вот этот скажет!.. Да!

— У губернатора запросто бывает... В Петербурге связи...

— Тшш!.. Слушайте!.. Тише!

Новый оратор заговорил по-другому. Речь его, плавная и решительная, ничем не напоминала елейного и молитвенного слова попа. Словно командуя и повелевая, он бросал толпе указания и призывы. Он тоже говорил о смуте, но называл ее прямо революцией, а с революционерами предлагал повести решительную и беспощадную борьбу. Матвей насторожился. «Этот, — подумал он, — от слов, видать, легко может перейти к делу!»