По сути, в жизни беженцев это занятие было главным. Один из них, Леон Цельман, говорит, что в этом принимали участие все, и, когда кто-нибудь находил в списках имя сестры или получал открытку от дяди, все за него радовались. Однако разочарования каждому приходилось переживать в одиночку.

Визенталь рассказывает, что как-то раз один мужчина схватился с какой-то женщиной из-за списка с именами выживших. Он вырвал этот список у нее из рук, а она, в свою очередь, выхватила список у него, в результате чего тот порвался, но когда мужчина вгляделся в женщину внимательнее, то вдруг понял, что это его собственная жена, с которой он разлучился во время войны.

Истории, которые рассказывали беженцы, были душераздирающими. Например, в одном из заявлений, полученном Визенталем, говорилось: «В июле 1942 года учитель игры на скрипке Мозес Курцвайль и его сестра Гермина – евреи из города Просниц в Чехии – были доставлены в Терезиенштадт, и с тех пор от них не было ни слуху ни духу. Два письма и посылка с едой, посланные мной в лагерь, остались без ответа. Все их имущество – одежда, постельные принадлежности, мебель, драгоценности, посуда, дорогие музыкальные инструменты, включая две скрипки (одна из них кожаном футляре), виолончель, многочисленные дорогие ноты, скрипичные струны и другие музыкальные принадлежности, дорогие пуховые одеяла и многие другие вещи – было переписано, а затем конфисковано. С собой им разрешили взять только одно место весом не более десяти килограммов, включая одеяла. Прошу выяснить, что стало с двумя этими несчастными. Заранее вам признателен». Как и в сотнях других подобных случаях, Визенталь переслал это письмо в еврейскую общину Вены.

Чтобы выяснить судьбу тех или иных людей, он часто обращался в Красный Крест и различные правительственные учреждения, откуда ему регулярно приходили отрицательные ответы, сформулированные на сухом бюрократическом языке. Целая человеческая трагедия иногда укладывалась всего в одну строку: «Разыскиваемая в наших списках выживших не числится. С уважением…» Такой же ответ получил и сам Визенталь, когда послал в Красный Крест запрос о судьбе жены. Но в конце концов он ее нашел.

Благодаря фальшивым документам, которые раздобыл для нее муж и в которых она значилась как полячка, Циля Визенталь сумела добраться до Варшавы. Там она работала на немецком заводе, где делали радиоприемники. В августе 1944 года ее отправили в польский трудовой лагерь, где она пробыла примерно четыре недели, а в сентябре перевели в Германию на расположенный возле города Золингена завод по производству боеприпасов. Условия труда на заводе были очень тяжелыми. Циля подорвала там здоровье и до конца своих дней постоянно болела. Освободили ее недели за три до Визенталя, и она отправилась в Польшу его искать. Ей сказали, что он умер, но она все равно продолжала надеяться.

Романтическую историю своего воссоединения с женой Визенталь рассказывал не раз; это был один из лучших его рассказов. Он считал, что в Варшаве Циля погибла. Однажды в списках выживших он увидел имя знакомого зубного врача, которого знал еще по Бучачу. После войны тот проживал в Польше. Визенталь попросил его съездить в Варшаву и узнать о судьбе Цили. Знакомый выяснил, что она жива, и Визенталь был на седьмом небе от счастья. Используя свои американские связи, он выбил для нее въездную визу в Австрию и попросил какого-то человека съездить за ней. Посланец Визенталя лично Цилю не знал. Визенталь дал ему бумажку с ее адресом, однако на польской границе того охватил страх перед советскими агентами КГБ, и он эту бумажку уничтожил. В результате когда он приехал в Варшаву, то не знал, где Цилю искать, и повесил в еврейской общине объявление следующего содержания: Симон Визенталь просит свою жену встретиться со мной, чтобы я отвез ее к нему в Австрию. Однако по объявлению пришли сразу три женщины. Все они хотели воспользоваться этой возможностью, чтобы перебраться на запад. Посланник Визенталя не знал, кто из них настоящая Циля, поэтому выбрал самую красивую и привез ее в Линц. Но прежде чем показать ее Визенталю, он поднялся к нему в квартиру один, предупредил, что, возможно, женщина, которую он привез, не его жена, и сказал, что в таком случае возьмет ее себе. Визенталь вышел на улицу. Там стояла его Циля.

Им было много о чем друг другу рассказать. По словам Визенталя, когда они составили список родственников, которых потеряли за время войны, в нем оказалось восемьдесят девять имен. Мать Цили была арестована в Бучаче украинским полицаем, но, поскольку не могла идти достаточно быстро, тот ее пристрелил.

Холокост наложил на Симона и Цилю неизгладимую печать и повлиял на их дальнейшие взаимоотношения. Им было тогда по тридцать семь. Через год после этого, 5 сентября 1946 года, у них родилась дочь. В лагерях для перемещенных лиц в то время была самая высокая рождаемость в мире. Визенталь надеялся, что родится сын.

Уцелевшие во время Холокста евреи разбрелись по бесчисленному количеству организаций, которые часто друг с другом конкурировали и даже боролись. Поводы для раздоров могли быть как политическими, так и личными, но иногда причиной для конфликтов были всякого рода льготы и подачки. Визенталь тоже погрузился во все эти мелочные разборки, причем с такой страстью, как если бы от этого зависели судьбы мира.

Он заказал себе визитную карточку, на которой именовал себя «Президентом ассоциации евреев – узников концлагерей», а затем сменил ее на новую, где витиеватым шрифтом было написано: «Председатель всемирного союза бывших политических заключенных австрийских концентрационных лагерей (американская зона)». В первой визитной карточке был указан адрес его квартиры в Биндермихле, а во второй – офиса на улице Гёте, но на обеих перед его именем стоял титул «Дипл. инж.» и был указан номер телефона. Его тогдашнее удостоверение личности выглядело как настоящий паспорт. На обложке было написано (по-английски и по-немецки): «Центральный еврейский комитет американской оккупационной зоны в Австрии», – а внутри была вклеена фотография и стояла впечатляющая печать. В личных данных, в графе «должность», значилось: «президент».

Свои письма он писал в первом лице множественного числа – как если бы возглавлял какую-то настоящую организацию, – и ему быстро удалось освоить австро-венгерский бюрократический жаргон. Время от времени он по ошибке использовал вместо немецкого синтаксиса идишский, но при этом педантично обращался к официальным лицам, указывая их точные титулы, соблюдал правила канцелярского этикета и неизменно заканчивал письма словами «С глубоким уважением». Когда он переписывался с еврейским организациям, то иногда заканчивал письма формулой «С сионским приветом», но сами эти письма тоже писал по-немецки.

Как принято в Германии и Австрии, иногда он подписывался не своим именем, а должностью (например, «начальник отдела») и регулярно использовал сокращенные написания слов (что тоже в этих странах принято).

Со всех своих писем он снимал копии и аккуратно, в образцовом порядке подшивал их в папки. В большинстве случаев он делал все самостоятельно, лишь иногда прибегая к помощи машинисток.

Свою работу он, судя по всему, любил. Сознание того, что он может помочь беженцам побороть отчаяние и вселить в них хотя бы крупицу надежды, укрепляло его дух, и лучшего способа восстановиться психологически для него, наверное, не существовало.