– Ну и как, сын мой, ты уверовал? – спросил он.

– Да как-то так… Ну в целом… В общем… – замялся я.

– Блядь! – взревел он. – По улицам ходят, между прочим, мертвые!

– У тебя нет похмелья! Мертвяки разгуливают, как живые, – крикнул он трубным гласом.

– И тебе, блядь ты такая, этого МАЛО?! – разозлился он.

– Нет-нет! – испуганно сказал я.

– Не то чтобы мало, – сказал я, – просто, ну как бы…

– Просто, ну как бы ЧТО? – ждал он.

– Ну нельзя ли еще какое-нибудь доказательство? – спросил я в надежде потянуть время, чтобы выжрать все пять литров пивка.

– Говори, что ЕЩЕ? – спросил он устало.

– Ты, наверное, будешь сердиться, – сказал я.

– Да ГОВОРИ уже, ломака блядь несчастный, – сказал он и утер пот со лба.

– Клеопатра… – сказал я.

– Что Клеопатра? – спросил он.

– Ну нельзя ли мне… – сказал я, – ну Клеопатру…

– Что? – не понимал он.

– Ну Клеопатру же! – сказал я под его недоумевающим взглядом.

– Что, блядь, Клеопатру? – спросил он.

– Трахнуть, – пробормотал я.

– ЧТО? – сказал он.

– Ну нельзя ли мне трахнуть Клеопатру? – спросил я.

– Тогда я точно уверую! – пообещал я.

Вместо ответа он выпустил воздух со свистом – пару платанов сломались, как спички, – и пару минут глядел на меня как-то брезгливо и даже с презрением.

– Значит, БЛЯДЬ, тебе еще и Клеопатру подавай, – сказал он, – наглый ты козел, Фома ты наш неверующий…

– Владимир, – робко поправил я, – Вла-ди-мир.

– Вла-ди-мир хо-че-т вы-тра-ха-ть Кле-о-пат-ру, значит, – издевательски сказал он.

– Если можно, – робко сказал я, – ну понемножечку, исключительно в качестве подтверждающего экспери…

– Ладно, – сказал он.

– Поражаюсь я своему терпению, – поднял он голову к небесам.

– А ведь Иисус куда терпеливее! – сказал он, подняв палец.

– Верю, верю! – сказал я.

– Верней, вот-вот поверю, – поправился я.

Он досадливо махнул крылом, и все куда-то исчезло. Я очутился в сыром холодном помещении, буквально пропитанном сладкими ароматами. Прям восточный базар, подумал я. Откуда-то из-под тяжелой ткани, которыми здесь было укутано если не все, то почти все, появилась чрезвычайно смуглая женщина с выдающимися зубами, неправильной формы головой и костлявыми ключицами.

– Что за хрень? – спросил я.

– А-анара барата ме! – сказала она.

– А? – спросил я.

– Бе-бад-езаку-ра! – сказала она.

– Клео, ты? – спросил я.

– Агурда! – сказала она и присела.

Дальше все пошло как по маслу. Я расстегнулся, и она, как это стыдливо именуется в их летописях, сыграла на моей флейте. У меня еще в голове шумело, когда все исчезло, – я только в панике глянул вниз, убедиться, что Клео не прихватила зубами одну мою драгоценность в спешке, – и я очутился перед Гавриилом. Это ведь был архангел Гавриил, я сразу понял.

– Ну как? – спросил он.

– Ну ничего так, – сказал я.

– НИЧЕГО ТАК? – спросил он.

– Ему, жалкому пьянчужке, делает минет Царица Царей, самая легендарная женщина мира, источник вдохновения, наслаж…

– Брось, – сказал я, – она ж не пылесос, а ты не агент, сам понимаешь, все это реклама.

– Ну, в общем, да, – согласился он, – а ты чего ожидал?

– Ну не знаю, – сказал я задумчиво, – может, чего-то этакого…

– Чего этакого? – спросил он, чуя неладное.

– Ну там, – пробубнил, опустив голову я, – Жанну д’Арк или там…

Бедняга и правда оказался очень терпеливым.

Я оприходовал Жанну д’Арк. Потешился с той девчонкой, которая позировала для Венеры Милосской. Побывал с царицей Савской, поласкал Зенобию, отдохнул с половиной натурщиц Рембрандта, Ван Гога, и, эксперимента ради, Кустодиева. Кустодиевские, кстати, мне не понравились, потому что все понимали по-русски. Неприятно было услышать:

– Девчонки, опять какой-то озабоченный от Гавриила прилетел трахаться…

Поэтому я переключился на иностранок. Императрицу Екатерину тоже навестил, конечно, она ведь была немка. Гаврюша перебросил меня к ней, еще только когда девчонка заезжала на территорию этой ужасной заснеженной России. Прямо в карету, укутанную мехами. Я скрасил ей путь до столицы. Потом отогрелся с Моной Лизой. Ну и так далее. Я только и делал, что прыгал из одной знаменитой постели в другую.

В общем, карусель получилась недурной. Под конец я едва на ногах стоял. И когда очутился на скамейке в парке с Гавриилом в виде проповедника, даже был ему благодарен. Хватит уже.