Евразия

Аннотация
"Автор служил два года в лесозаготовительном ВСО,в КАССР, офицером. Ягоды и грибы.Ведра брусники и клюквы для Самого,для заместителей Самого. И никакой стрельбы,кроме лишь папиросной – пачка на полчаса(как же не дать – индульгенция!)... Плохо ли, хорошо ли – трудно сказать – написано. Мрачная полосаследует за "веселой". Выпячивание, размусоливаниесобственноручной персоны. Где (далее – список изпяти-десяти позиций)?Сомнительны, мягко скажем,оценки. Так, сценки. Версифицированный каприз.Застойные годы показаны с излишним ажиотажем.

"Автор служил два года в лесозаготовительном ВСО,

в КАССР, офицером. Ягоды и грибы.

Ведра брусники и клюквы для Самого,

для заместителей Самого. И никакой стрельбы,

кроме лишь папиросной – пачка на полчаса

(как же не дать – индульгенция!)...

Плохо ли, хорошо ли – трудно сказать – написано. Мрачная полоса

следует за "веселой". Выпячивание, размусоливание

собственноручной персоны.

Где (далее – список из

пяти-десяти позиций)?

Сомнительны, мягко скажем,

оценки. Так, сценки. Версифицированный каприз.

Застойные годы показаны с излишним ажиотажем.

Гротеск. Смакованье частных, отдельных, еще тут и там

подчас-разве-место-имеющих-и-то-на-периферии

дефектов.

Не без умелости. Но темы! Но книжный хлам!
–

Катуллы, Валгаллы, Ваалы, валькирии, "Снигири" и

т. д. и т. п.

А поэтому – не веришь.

N. N."

Р.S.

Ну да. Не совсем при параде. И грязью забрызган китель.

Но все же Муза – не кляуза. С надеждой на интерес

неведомого читателя,

признательный Сочинитель.

В самом деле, должно быть, глуповатая флейта насвистывает

птичьи эти мотивчики. Оттого и склонность такая

к побрякушкам, петличкам, погончикам, детская и неистовая,

словно к спичечным этикеткам. Подобье земного рая

или светлого будущего, оставшегося в позднем

средневековье отрочества, вроде бесполой готики...

На столетье не грех ошибиться, припоминая козни

Козимо Медичи или то, как мы с Аликом разобрали ходики -

в древнем эпосе как бы... Вот так же и здесь течение

времени остановлено, и нового не проплачет

ничего красногрудая флейта, и не имеет значения

смена начальников, жизнь ничего не значит.

Что с того, что твои капитанские зимние звездочки

покрупнеют в полковничьи, летние и близорукие?

Та же пташка сидит с металлическим клювом на жердочке,

те же семечки сыплются подслеповатыми звуками.

В Ломоносове, в Нижнем саду вспоминаю Верхние Важины:

двухметровых сугробов садово-парковая разбивка,

гипсовый Версаль кабинетный... И так же там напомажены

куцые потаскушки на танцах, бумажная их завивка.

И поселковый клуб – глупый, словно Лажечникова

силишься прочитать: скучно-то как, нелепо...

В сейфе забыл фонарик. Вот бы сейчас зажечь его!

Пень или самовольщик? – прищуриваешься слепо...

И недотроги жеманные, хорошенькие учительницы,

сосланные сюда по окончании вуза.

Как они о поэзии беседуют умопомрачительно!

О, если бы не дежурства казарменная обуза,

если б не портупея конская, не повязка

на рукаве шинели... Помните, есть картина

в Дрезденской галерее?.. Губки какие, глазки!..

Топаешь, точно слон, в толще сукна и ватина.

Или – как Санта Клаус с рождественскими подарками

в виде трех суток ареста в ларчике гауптвахты.

Нет угрызений совести. Призрачно все и парками

детскими тебе кажется... Не заблудиться впотьмах бы.

Верхние Важины – рай для прапорщика Пономарева.

Если б еще "половина" его, Софья Иванна,