— Я не знаю, — подтвердил Сергей. — О чем речь?

Вадим возвел глаза к потолку. Марина оживилась, приготовилась слушать. Лицо Виталия ничего не выражало, можно было подумать, что он читает или смотрит что-то на стеклах своих очков.

— Да просто об одной Пашиной пассии, если можно так выразиться, — благонравно пояснила Нина Георгиевна. — Конечно, я бы не стала об этом говорить, если бы не ситуация. Это было двенадцать лет назад, он очень сильно увлекся Машей Звягинцевой, она работала у него в лаборатории — знаете, как это бывает. У них с Лялечкой едва не дошло до развода, а ведь была уже маленькая Аля! Я более чем уверена, это она.

— Тетя Нина, с тех пор многое изменилось, — судя по тону, Вадим повторил это раз в пятнадцатый.

— Что ты понимаешь, — непреклонно возразила Нина Георгиевна. — Ты подумай, подумай: кто еще мог его позвать, чтобы он побежал на улицу в чем был и исчез? Никому ни слова, ни записки, ничего… Я не знаю, что она ему наврала, но в том, что это она — абсолютно уверена.

Вадим только вздохнул в ответ. А Сергей подумал, что вполне солидарен с дальней родственницей. Гипотеза о любовных мотивах заслуживала рассмотрения. Дядюшка и на экране выглядел эффектно, седые кудри и старомодные очки придавали ему сходство с Куртом Воннегутом, причем его остроумие было менее едким и более жизнерадостным. Блестящий оратор, удивительная эрудиция, а если вообразить, каким он был дюжину лет назад, — сотрудницу очень даже можно понять. Можно понять и немолодого мужчину, если внезапно объявляется его бывшая любовь и говорит… что именно — вопрос, но наверняка что-то драматическое, до такой степени, что он кидается вслед за ней. Седина в бороду и прочие пошлые поговорки. Глупый вариант, но не самый плохой.

— Тогда почему он потом не написал? — перебил его размышления голос Марины. — Хоть бы короткое сообщение бросил, не ищите, мол, и не ждите…

— Стыдно ему, — ответила Нина Георгиевна. («Тетя Нина…», — простонал Вадим.) Наглая, наглая, бесстыжая баба, а Пашка — дурак и трусишка! А кто-то здесь слишком умный!

Послышались шаги, на декоративной пленке в дверном проеме обозначились размытые силуэты. Первой вошла женщина лет около тридцати; угрюмое выражение лица и темно-каштановая коса, пушистым венком обводящая лоб, делали ее похожей на героиню какого-то фильма по мотивам русской классики. За ней — молодой брюнет бледного вида, с трагически заломленными бровями. Тот, кто придерживал его за локоть, невысокий и плотный, усмехался в русые усы. Четвертый, коротко стриженный блондин в золоченых очках, нес в руке чемоданчик с комнатными ботами, а на плече у него был экспресс-лаб.

— Есть что-нибудь? — спросил его Сергей. Вырвалось само, по профессиональной привычке, и человек с чемоданчиком, кажется, даже собрался ответить, но, разглядев Сергея, осекся и спросил сам:

— Простите, а с кем имею?

— Сергей Островски. Я сын Анны Ильиничны, племянник пропавшего. Мы с Ариадной только что приехали.

Тут как раз вошли мама с тетей Лялей, а за спинами полицейских появилась Ариадна с чашкой в руке.

— А, вы родственник из Америки? Ариадна… дочь, прекрасно. Хохлов Алексей Геннадьевич, следственное управление (дальше следовала кириллическая аббревиатура, которую Сергей постарался запомнить, чтобы расшифровать на досуге) Московской области. Вы хорошо знакомы с вашим дядей?

— Лично не знаю, общались по вифону.

— Вчера вас здесь не было?

— Нет, я вообще здесь в первый раз.

— Можете сообщить что-то по поводу исчезновения вашего родственника?

— Нет, не думаю.

— Хорошо, спасибо. Господа, вот ваша техника, всех благодарим за понимание. Я хотел бы еще раз побеседовать с Ольгой Ильиничной и с Ариадной. А вы, господин Гаджиев, пожалуйста, оставайтесь здесь.

Печальный юноша, очевидно, тот самый компьютерщик Эдуард, покорно уселся за стол и стал смотреть, как присутствующие разбирают свои вифоны. Марина, недовольно изогнув рот подковкой, тут же принялась возить пальцем по экрану.

— Наталья Владимировна, — Вадим приподнялся, указывая ладонью на свободный стул.

— Спасибо, Вадим Павлович, мне нужно идти, — докторша покосилась на свое отражение в буфетном стекле, заправила за ухо прядку, выбившуюся из прически. Была бы симпатичной, если бы не выражение лица. То, что русские не считают нужным улыбаться собеседнику, — общее место, но она выглядела слишком мрачно даже для русской. Не горе, не тревога за пациента, а именно неприязнь или отвращение. — До свидания.

Вадим вышел ее проводить и сразу вернулся, как показалось Сергею, слегка смущенный. Следователь, тетя Ляля и Ариадна поднялись на второй этаж, компьютерный эксперт молча зашагал обратно в столовую. В руке он держал какой-то гаджет и не сводил с него глаз, будто на экранчике должно было появиться некое судьбоносное сообщение.

— Эди, что случилось? — спросила мама, когда наверху закрыли дверь.

— Он считает, я виноват. — Тенорок Эдуарда был чуть слышен.

— Вы? В чем?

— Он считает, ретранслятор подвис. И он говорит, это я сигнализацию вырубил.

Мама сделала большие глаза. Вадим, возившийся со своим вифоном, негромко кашлянул.

— Какой ретранслятор? — со склочными интонациями спросила Марина.

Эдуард поднял на нее страдальческий взгляд и слабо всплеснул руками, будто разгоняя дым.

— Нет, вы на меня не машите! Что за ретранслятор, что за сигнализация?

— «Умный дом», наверное? — включился в обсуждение Виталий. — Не осталось записи, кто входил, кто выходил, так?

Компьютерщик помотал головой, что могло означать и «нет, не в этом дело», и «не осталось, совсем не осталось». Потом встал и направился в столовую, где ходил эксперт со своим приборчиком. Сквозь дверную пленку слабо донесся его голос — кажется, он о чем-то спрашивал или оправдывался.

— Он еще и Гаджиев, — прошипела Марина. — Из этих?