Телепередачи закончились. Старики наверху прошаркали в спальню и улеглись в постель. Блекер погасил в магазине свет. Временами он слышал, как открывались и закрывались двери, видел людей, торопившихся домой или в бар, пропустить рюмочку на сон грядущий. Летняя ночь, вот и ходят по забегаловкам, подумал он, закуривая сигару, и решил ждать Герри до двенадцати часов.

Он испуганно вскочил, ничего не соображая. Который час, черт возьми? Что за одежда на нем? Кто там так яростно барабанит в дверь? Господи, ничего не понять. Запах бензина привел его в чувство, и он бросился в магазин, на бегу сильно ударившись коленом о бар.

Пит Кабеляув, прижавшись лбом к стеклу, заглядывал внутрь. Увидев Блекера, он отступил в сторону, пританцовывая и потирая руки, словно от холода.

— Что, не пришел еще? — спросил он, не дожидаясь, когда откроется дверь.

Зевая, Блекер покачал головой.

— Где его носит? — сердито спросил Пит.

— Сегодня днем уехал в Зандворт, — не повышая голоса, ответил Блекер.

— В Зандворт?! За каким чертом его туда понесло?

Из большого белого «ягуара», стоявшего посреди улицы с включенным мотором, вышел какой-то долговязый тип весьма неприятной наружности.

— Аккю, назад! — прикрикнул он на собаку, выскочившую вслед за ним из машины.

Верзила молча шагнул к Питу.

— Его нет дома, Лук.

— Где же он? — спросил Лук и покосился на Блекера.

— Он не знает.

— Может быть, что-нибудь передать ему? — робко спросил Блекер.

— Передай, чтобы позвонил мне, — сказал Пит. — Если не застанет меня, пусть звонит Аренду или Барендье.

Они молча подошли к машине, сели с разных сторон и одновременно захлопнули дверцы. Раздался мягкий хлопок, такой странный в этом районе города.

Блекер записал поручение и положил открытую тетрадь возле телефона. Не позвонить ли все-таки, опять подумал он. От первого или второго звонка она проснется. После второго или третьего встанет с кровати. С третьим или четвертым выбежит из спальни, а после четвертого или пятого возьмет трубку.

Он заставил себя переключиться на другое искушение: три оставшихся эклера. Вполне можно съесть еще один, Герри хватит и двух. Съев пирожное, он стряхнул с брюк крошки и увидел сбоку прожженную дырку. Ощупывая ее пальцем, он вспомнил о сигаре, с которой лег в кровать. Вот и она, раздавленная, не выкуренная и до половины. Общипав подпаленные ворсинки на одеяле, он приспустил брюки, чтобы посмотреть, нет ли на бедре ожога. Внимательно осмотрел ногу и обнаружил небольшое покраснение. Блекер успокоился и решил снова лечь. Приспущенные брюки мешали поднять ноги. Решив, что натягивать их нет смысла, он низко нагнулся и расшнуровал ботинки.

Как трудно, как ужасно трудно противиться своим желаниям. Блекер крутился с боку на бок, поджимал то правую, то левую ногу, переворачивал подушку, плотно, до боли в веках зажмуривал глаза.

Когда часы в магазине по очереди пробили час ночи, Блекер откинул одеяло и встал. Решительно подошел к телефону и набрал гаагский номер. Кровь стучала в висках, но скорее от недовольства собой и дурного настроения, чем от волнения в ожидании ответа. С первым же гудком он представил себе прихожую, ночник над вешалкой и двери томатно-красного цвета. Подожду до четвертого гудка, решил он.

— Госпожа Блекер слушает, — вдруг раздалось в трубке. — Виллем, это…

Мысленно добавив «ты», он положил трубку. Ноги как ватные. Он дошел до кровати и лег. «Виллем, это ты?» Складок на простыне он уже не ощущал. «Виллем, это ты? Виллем, это ты?» — беспрерывно повторялось в мозгу, как на заезженной пластинке. Он тряс головой, но отвязаться от этой фразы не мог. Накрыл голову подушкой, но «Виллем, это ты?» звучало еще громче, точно в мегафон. Он запел, пение тоже не помогло: он снова заворочался в постели.

— Маритье? — обратился Блекер к рыжеволосой девушке с сумкой через плечо, которая ходила от трапа к кассе и обратно. Взглянув на него, она сразу догадалась, кто перед ней.

— Вилли? Мама рассказала мне о тебе.

Она пригласила его на экскурсию по каналам и даже взяла ему билет.

Блекер сел сзади, у окна, рядом с толстым немцем, который прикрыл голову носовым платком с узелками на концах, отчего вид у него был до смешного наивный. Немец беспрерывно вертел своей круглой башкой у Блекера перед носом, чтобы ничего не пропустить.

Блекер изредка озирался по сторонам, но в основном разглядывал Маритье, сидевшую впереди на месте гида. Порой их взгляды встречались. Тогда он отворачивался, а она продолжала без устали повторять в микрофон пояснения на трех языках с амстердамским акцентом. По проходу с ревом пробежал мальчуган, за ним его мамаша. Малыш никак не хотел надевать курточку.

— Now isn’t that a high class building? [34] — проворчала сидевшая перед Блекером старая американская перечница, обращаясь к своей перезрелой дочери.