— Йооп, позови свою жену! — И, видя, что Йооп в растерянности замешкался, добавил: — Я хочу кое-что вам сообщить.

В спешке зять забыл прикрыть за собой дверь, и из кухни донесся настойчивый шепот, после чего на пороге появилась тетушка. Она шла потупившись, держа в руках поднос, на котором трепетали пять маленьких пудингов. Не говоря ни слова, она поставила поднос на буфет и оделила всех, кроме себя, сладким. Затем она заняла свое прежнее место за столом. Руки она сложила на коленях, изображая раскаяние, словно благонравный ребенок. Дядя Йооп сел рядом с ней.

Дедушке, видно, стоило труда начать разговор, но наконец он откашлялся и сказал:

— Значит, Вилли хотел доставить мне удовольствие. Ладно. А у меня есть для вас новость. Зря хлопочете. У одного человека лежит в кармане предварительная купчая на эту усадьбу.

— Что? — воскликнула тетушка, не успев взять себя в руки. — Кто это?

— Градус Янсен. В среду на следующей неделе купчая будет подписана, так по крайней мере мы договорились. Но можно и отложить. Не знаю, кто там ведет дела после Ромвиля… Вероятно, помощник нотариуса. Янсен собирается разрушить все в нижнем этаже и устроить там выставочный зал…

— Выставочный зал!..

— Склад он переоборудует под ремонтные мастерские. Деревья будут вырублены, если он получит разрешение, пруд осушен и вся территория заасфальтирована.

На глазах у потрясенных тетушки и дяди Йоопа их мечта, такая, казалось, верная и надежная, дала трещину, которая все увеличивалась, расширялась, все быстрее, быстрее, и наконец рухнула, оставив лишь кучку бесформенных обломков. Папа, как он ни был ошарашен, не подал виду, только спросил:

— Сколько ты получил за него?

— Триста тысяч.

— Неплохая цена.

— Куча денег, ты хочешь сказать!

— Вот именно.

Старик говорил теперь без малейшего раздражения. Весь какой-то потухший, по-старомодному заткнув за ворот салфетку, сидел он за столом как живое воплощение фатализма. К пудингам никто не притронулся, на их поверхности блестящими лужицами выступила влага. Дедушка сдернул салфетку и неверной рукой зажег сигарету. Дядя Йооп встал из-за стола, подошел к двери, взялся за ручку и снова обернулся. Лицо его исказила мучительная гримаса.

— Как вы могли такое сделать? Зачем?

— Ради денег. Зачем же еще? — сказал папа, как будто его это абсолютно не касалось, как будто он всегда это знал и как будто сам он никогда бы так не поступил.

— Я гораздо циничнее, чем ты думаешь, Вилли. Не заблуждайся на этот счет.

Голос дедушки звучал устало, удрученно. Дяде Йоопу он сказал:

— Я объясню тебе, почему я так сделал. — Но тут он словно заколебался и поспешил заверить: — Разумеется, это не окончательно. Бумаги еще не подписаны. С поставщиками Янсен все уладил, но ему нужно получить еще кое-какие разрешения. Хотя… я не сомневаюсь, что местные власти… — Он поднялся из-за стола. — У меня нет иллюзий…

Дядя Йооп снова сел. У папы уголок рта завернулся, как сухой осенний лист. Дедушка сделал несколько шагов в его сторону.

— …Слишком я стар. Я предпочитаю видеть вещи такими, как они есть. И все же я знаю, что все могло бы быть иначе. Я в этом уверен, Вилли. — Старик повернулся к супружеской чете на противоположном краю стола. — Можете взирать на меня с осуждением, но вы должны понять: мое решение является прямым следствием того, что Вилли забросил дело.

Старик стоял вплотную перед сыном и был так огромен и грозен, что кронпринц не мог воспринимать его целиком: дедушка сейчас был то разгневанное лицо с толстыми бледно-красными губами и пожелтевшими зубами, то старческая рука, которая опиралась на стол, поддерживая грузное тело. Указательный палец его левой руки тыкал в папу.

— Ты… ты… ничем не интересуешься, — запинался старик. — Тебе на все наплевать, но ты еще увидишь, к чему это приведет. Увидишь!

— О Вилли! — рыдала тетушка, и ее жалоба звучала так же осуждающе, как дедушкин выпад. — Вилли, Вилли, Вилли, Вилли!

Дедушка вернулся к своему стулу. Папа продолжал улыбаться, но в глазах его вспыхивало не то возмущение, не то горькая досада. Дедушка сел и сказал:

— До сегодняшнего дня я держал для тебя открытыми все возможности. Но теперь я принял твердое решение. И не могу выразить, как мне горько.

Дядя Йооп сидел как на иголках. Его недоверчивый взгляд, точно маятник метронома, метался от папы к дедушке и обратно, сообщая мертвой тишине, глухому молчанию, наступившему после дедушкиных последних слов, какой-то нервный, затравленный ритм. Когда остальные освоились с новой ситуацией — решительно сжатые губы, нахмуренные лбы наконец расправились, — он снова встал из-за стола. Безвольно опустив руки, подошел к окну и слегка отодвинул штору.

— Это или шутка, или ужасная ошибка, — сказал он, потерянно глядя на улицу, где был все тот же ноябрь.