Енох понимал, что очень рискует. Его хозяин велел приобрести семь рабов, но при этом ничего не говорил о необходимости покупать иудеев. Енох сам принял это решение, несмотря на то что его хозяин предпочитал галлов или британцев. Но, насмотревшись на то, как его соотечественников сотнями пригоняют из Иудеи в Рим и отправляют умирать на арену, Енох не мог удержаться, чтобы не спасти хотя бы нескольких из них.

Страдали все иудеи, а не только те, кто поднял восстание. Раньше с иудейских граждан Рима собирали по полсекиля, чтобы поддерживать в должном состоянии храм в Иерусалиме, а теперь деньги собирали для того, чтобы строить колоссальный амфитеатр. Иудейские рабы таскали камни, иудейские пленники первыми умирали на арене, иудейские граждане платили самые большие суммы денег.

При мысли о том, что стало с его родиной и его народом, Енох испытывал одновременно гнев и боль. До сегодняшнего утра он не мог сделать ничего, чтобы спасти хотя бы одного своего соотечественника. Теперь на его попечении было несколько человек. Но он боялся. Никто из них не годился для тяжелой работы, которую требовалось делать в имении. Даже если их вымыть, побрить и одеть в новую одежду, на них все равно было жалко смотреть. Выложить четыреста сестерциев за каждого, когда никто из них не стоил даже половины этой суммы!

Он смотрел на девушку и не мог взять в толк, зачем вообще он купил ее. Ну куда она годится? Однако едва он посмотрел ей тогда в глаза, как почувствовал на себе Божью руку и услышал спокойный и мягкий голос: Спаси ее. Енох тогда взял ее без колебаний, а вот теперь думал о том, что скажет ему хозяин. Тот ожидал галлов и британцев, а ему приведут каких–то семерых доходяг–иудеев, среди которых одна маленькая девушка с глазами пророчицы. Всю дорогу Енох отчаянно молился о том, чтобы Бог уберег его.

Открыв замок западного входа, Енох пропустил семерых рабов за высокие стены имения своего хозяина. Затем он повел их по дорожке в заднюю часть дома. Выстроив всех семерых в специальном приемном помещении, в котором хозяин каждое утро раздавал деньги, Енох приказал им стоять прямо и молчать, смотреть при этом вниз и говорить только тогда, когда хозяин обратится с вопросом именно к ним.

— Ждите здесь, а я пойду говорить с хозяином. Молитесь о том, чтобы он взял вас всех. Децим Виндаций Валериан добр, в отличие от большинства римлян, и если вы ему понравитесь, вам тут будет хорошо. Да защитит всех нас Бог отцов наших.

Децим находился со своей женой в перистиле — она вертела в своих изящных пальцах маргаритку и слушала мужа. Еноху показалось, что хозяин не в духе, но все же, сделав глубокий вдох и набравшись смелости, он подошел к супругам. Он подождал, когда хозяин заметит его и кивнет, разрешив тем самым говорить.

— Мой господин, — начал Енох, — я вернулся с семью рабами, которых ты можешь посмотреть.

— Галлы?

— Нет, мой господин. Галлов на рынке не было. Не было и британцев. — Он надеялся, что глаза и выражение лица не выдадут его лжи. — Они из Иудеи, мой господин, — сказал он и увидел, как губы хозяина сжимаются в тонкую суровую линию.

— Иудеи — самый грязный народ в империи, и ты осмелился привести их в мой дом?

— Но ведь Енох тоже иудей, — неожиданно раздался голос улыбающейся Фебы, — и он нам преданно служит уже пятнадцать лет.

Енох возблагодарил Бога за то, что она оказалась рядом.

— В данном случае он послужил самому себе, — сказал Децим, пристально смотря на своего управляющего холодным взглядом. Если этот раб хочет защитить себя, значит, сейчас он должен покривить душой и смолчать. — Они годятся для тяжелой работы?

— Нет, мой господин, — совершенно искренне ответил Енох, — но для прислуживания на пирах и отдыхе они вполне годятся.

— У меня нет ни времени, ни желания плодить здесь бунтовщиков.

Феба дотронулась до руки мужа.

— Децим, может быть, возьмешь хоть кого–нибудь из сострадания? — произнесла она мягким голосом. — Они ведь его соотечественники. Енох все время преданно служит нам. По крайней мере, не такой уж большой труд посмотреть на них и решить, годятся они нам или нет.

— О боги! — произнес Децим, глубоко вздохнув при виде только что прибывших рабов. Ему доводилось видеть многих пленных из множества стран, но никогда он еще не видел таких слабых, беспомощных людей, как эти, выжившие после разрушения Иерусалима.

— О! — только и произнесла Феба, и ее нежное сердце было тронуто жалостью к этим несчастным. — Для арены они не годятся, мой господин, но клянусь моим Богом, они будут служить тебе так, как это делаю я, — сказал Енох.

— А эта немного постарше Юлии, — сказала Феба, когда ее внимание привлекла молодая девушка, чьи темные глаза были полны страдания и познания в жизни многого из того, что словами объяснить невозможно. — Смотри, какая девушка, Децим, — тихо сказала Феба. — Что бы ты ни решил насчет остальных, но вот ее я хочу взять.