Я действительно знала Бена всего лишь полгода. Даже не успела отпраздновать с ним день рождения. Мы были вместе с января по июнь. Насколько сильна может быть любовь, если нас лишили и августа, и осени? Вот чего я боялась. Боялась того, что плохо знала Бена, потому что мы знакомы были всего ничего. Наверное, кому-то нужно было мне это сказать, чтобы я задумалась над этим. А поразмышляв над этим целую неделю, в течение которой избегала Анны, я решила, что, когда дело касается любви, время не имеет значения. Не важно, сколько я знала Бена. Я любила его. И всё еще люблю.

После этого я прихожу к мысли, что, наверное, пора убрать вещи Бена. Потому что если я его на самом деле любила, если наша любовь была искренней и настоящей, то ничего страшного не случится, если я уберу что-то из его вещей в коробки. Правда? Ничего же страшного не случится?

Я не зову Анну помочь мне. Вряд ли я смогу посмотреть ей в глаза без стыда. Я звоню Сьюзен. Подняв трубку, она тут же спрашивает о брачном свидетельстве, и я вынуждена признаться, что еще не звонила в муниципалитет. Я оправдываю это отсутствием времени, но это ложь. Время у меня есть. Просто если они скажут, что у них нет записи о нашем браке, то убрать вещи Бена я уже не смогу. Я наоборот еще сильнее вцеплюсь в его старую одежду и зубную щетку. Мне нужна вера в то, что наш брак зарегистрирован. Иначе мне придется самой себе доказывать, что мы были женаты. А это будет жалко и плачевно. Я же хочу оставить все плачевные и жалкие мысли в прошлом.

МАЙ

Бен блестел от пота. Стоял жаркий весенний день. Я распахнула в доме все окна, и последние несколько часов дверь тоже была открыта: мы таскали по лестнице вещи. Смысла включать кондиционер не было, так как весь прохладный воздух тут же бы улетучился за дверь. Я бросила Бену бутылку воды, когда он спускался по лестнице за очередной порцией коробок.

— Спасибо, — поблагодарил он, ступив на тротуар рядом со мной.

— Почти закончили.

— Да, только мне потом еще всё распаковывать.

— Понятное дело, но с этим же можно не спешить. Управишься за несколько дней.

Бен подошел к грузовику и начал подвигать оставшиеся коробки к краю кузова. Я поискала самую легкую и подняла ее. Я знала, что вызов нужно принимать с высоко поднятой головой, и мне бы следовало взять сначала самую тяжелую из них, но руки уже дрожали, и ноги тоже давали слабину. Целый день собирать и упаковать вещи — это не шутки. Так что я уже начала халявить, и муки совести меня по этому поводу не терзали.

И с легкой коробкой в руках — которая всё равно казалась мне тяжеленной — я поднялась по ступенькам наверх. Стоило мне дойти до двери, как Бен снизу поинтересовался:

— Халтуришь? Взяла самую легкую коробку, которую только смогла найти?

— Не такая уж она и легкая, знаешь ли! В следующий раз укладывай вещи разумней!

— Надеюсь, следующего раза не будет, — крикнул он в ответ.

Я в этот момент хотела аккуратно поставить свою обманчиво легкую коробку на пол, но вместо этого просто плюхнула ее поверх других — сил нагибаться не было.

— Я имела в виду: если мы вдвоем куда-нибудь переедем, — пояснила я, подойдя к двери.

Бен поднялся по лестнице, обошел меня и аккуратно поставил на пол свою коробку. Мы снова вышли. Оба выдохлись, но я подустала побольше его.

— Тебе после этого всего хочется еще куда-нибудь переехать? — спросил Бен, спускаясь первым.

— Нет, ты прав. Останемся здесь навсегда. Больше ни единой коробки не хочу собирать и таскать.

Солнце уже садилось за горизонт, когда мы занесли в дом последние вещи. Это было началом чего-то нового. Мы с Беном чувствовали это. Мы вдвоем и целый мир вокруг.

— Думаешь, тебя не будет напрягать моя грязная посуда? — Бен обнял меня одной рукой и нежно поцеловал в лоб.

— Не будет, — ответила я. — А ты? Думаешь, тебя не будет напрягать вечная жара в доме? Я ведь мерзлячка.

— Будет. Но я привыкну.

Я поцеловала его в шею — куда смогла дотянуться. Вставать на цыпочки ноги отказывались. Бен застонал. Я чувствовала себя всемогущей оттого, что могла вызвать у него такую реакцию без всяких на то намерений. Я чувствовала себя одной из тех женщин, каждый жест которых, даже самый невинный, обладает неотразимой привлекательностью. В своем доме я ощущала себя Клеопатрой.

Я игриво поводила носиком по его шее.

— Перестань, — притворно возмутился он, как будто я сделала что-то аморальное. — Мне нужно к семи вернуть грузовик.

— А я что? Я ничего такого не делаю.

— Делаешь! А я страшно устал.

— Я, правда, ничего такого не делаю. И я тоже страшно устала.

— Ну всё! Уговорила!

Бен схватил меня в охапку и потащил в мою спальню. В нашу спальню. Теперь она была завалена его коробками.

— Да нет же, правда, я ничего такого не хотела. Я слишком устала.