Строки, добытые в боях
вернуться

Майоров Николай Петрович
Шрифт:

(Из воспоминаний врача партизанского отряда А. Цессарского)

«Горят леса от Дрездена…»

Горят леса от Дрездена до самого Берлина, Земля, как в пекле, треснута, как в пекле, тлеет глина. Пылают сосны, кренятся и рушатся, как в пекле. И все поляны в пенистом, в сигарном сером пепле. А дым дорогу кутает и путает шофера. Жара такая, будто мы заедем в пламя скоро. Мы, как слепые странники, все щупаем руками. То пни или кустарники? То немец или камень?

1945

Дрезден — Берлин

«…Десять дней, не прекращаясь…» (В. Субботин)

…Десять дней, не прекращаясь ни днем ни ночью, шли бои. Мы двигались к центру по загражденным улицам, пробивая стены, от здания к зданию — не через город, а сквозь него. Гимнастерки наши пропахли дымом. Ватники насквозь пробиты пылью. Все были грязны, измазаны мелом и осыпаны красной — кирпичной и белой — известковой пылью. Как каменщики, слезшие со стропил.

Десять дней никто не спал. Напряжение и усталость были так велики, что мы едва держались на ногах.

Потому в полдень, второго, когда Берлин пал, когда стало тихо, ничего не осматривали, даже к Бранденбургским воротам не пошли… Спали! Спали все — солдаты и командиры. Тут же, возле рейхстага. Спали вповалку. Прямо на площади. Без просыпу — весь день…

(Из воспоминаний В. Субботина)

Сталинградская тишина

Последний залп. И после дней бессонных дождались мы невиданного сна. И наконец-то с третьим эшелоном сюда пришла сплошная тишина. Она лежит, неслыханно большая, на гильзах и на битых кирпичах, таким сердцебиеньем оглушая, что с ходу засыпаешь сгоряча. И сталинградец в эту ночь впервые снял сапоги и расстегнул ремни. Не всех убитых погребли живые, но в очагах затеплились огни. И пусть кружатся «юнкерсы» над нами, испуганно разглядывая флаг. Спим без сапог. Пудовыми кусками прилип к ним рыжеватый известняк. — …А у тебя зеленые глаза, такие же, как у моей зазнобы, — приятель мне задумчиво сказал. …Раскинув руки, мы заснули оба.

1 августа 1943 года

Сталинград

«Я в гарнизонном клубе за Карпатами…»

Я в гарнизонном клубе за Карпатами читал об отступлении, читал о том, как над убитыми солдатами не ангел смерти, а комбат рыдал. И слушали меня, как только слушают друг друга люди взвода одного. И я почувствовал, как между душами сверкнула искра слова моего. У каждого поэта есть провинция. Она ему ошибки и грехи, все мелкие обиды и провинности прощает за правдивые стихи. И у меня есть тоже неизменная, на карту не внесенная, одна, суровая моя и откровенная, далекая провинция — Война…

1947

С войны

Над нами тысячи стрижат, как оголтелые, визжат. Как угорелые, стремглав весь день бросаются стрижи в заброшенные блиндажи, в зеленую прохладу трав. Они купаются в росе, они росой опьянены. По Кишиневскому шоссе мы возвращаемся с войны. Вокруг трава до самых плеч, такая, что нельзя не лечь. Вода в ручьях на всем пути, пригубишь — и не отойти. И по заказу старшины то ветерок, то солнцепек. Мы из Европы. Мы с войны идем с победой на восток. …Как сорок первый год далек!

1944

Мое поколение

Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели. Мы пред нашим комбатом, как пред господом богом, чисты. На живых порыжели от крови и глины шинели, на могилах у мертвых расцвели голубые цветы. Расцвели и опали… Проходит четвертая осень. Наши матери плачут, и ровесницы молча грустят. Мы не знали любви, не изведали счастья ремесел, нам досталась на долю нелегкая участь солдат. У погодков моих нет ни жен, ни стихов, ни покоя — только сила и юность. А когда возвратимся с войны, все долюбим сполна и напишем, ровесник, такое, что отцами-солдатами будут гордиться сыны. Ну, а кто не вернется? Кому долюбить не придется? Ну, а кто в сорок первом первою пулей сражен? Зарыдает ровесница, мать на пороге забьется, — у погодков моих ни стихов, ни покоя, ни жен. Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели. Кто в атаку ходил, кто делился последним куском, тот поймет эту правду, — она к нам в окопы и щели приходила поспорить ворчливым, охрипшим баском. Пусть живые запомнят и пусть поколения знают эту взятую с боем, суровую правду солдат. И твои костыли, и смертельная рана сквозная, и могилы над Волгой, где тысячи юных лежат, — это наша судьба, это с ней мы ругались и пели, подымались в атаку и рвали над Бугом мосты. …Нас не нужно жалеть: ведь и мы никого б не жалели. Мы пред нашей Россией и в трудное время чисты. А когда мы вернемся — а мы возвратимся с победой, все как черти упрямы, как люди живучи и злы, — пусть нам пива наварят и мяса нажарят к обеду, чтоб на ножках дубовых повсюду ломились столы. Мы поклонимся в ноги родным, исстрадавшимся людям, матерей расцелуем и подруг, что дождались, любя. Вот когда мы вернемся и победу штыками добудем — все долюбим, ровесник, и работу найдем для себя.

1945

Григорий Поженян

Григорий Михайлович Поженян родился в 1922 году в городе Харькове. Там окончил среднюю школу и в 1939 году был призван во флот. Участник обороны Одессы и Севастополя — служил во 2-м особом диверсионном отряде, действовавшем в тылу врага, прославившемся рядом дерзких операций. Участник Керченского и Новороссийского десантов. Воевал и на Севере. Во время освобождения Крыма служил на торпедных катерах. Был тяжело ранен. Награжден орденами Красного Знамени, Отечественной войны I степени, Красной Звезды. Писать стихи начал в годы войны. После войны закончил Литературный институт имени Горького. Первая книга «Ветер с моря» вышла в 1955 году.

Майская земля

Когда победу праздновало небо, цветастыми ракетами пыля, — прикрыв могилы шапкой ковыля, впервые потучневшая от хлеба, еще рубцы на скатах оголя, уже от солнца щурилась земля. Черна от пепла и красна от маков, зеленая от нетерпенья трав, лугами росными своих сынов оплакав, она лежала, жизнью смерть поправ, от северосибирских переправ до самых новых пограничных знаков. Земля помолодевшая добрела, разбуженная жаждою корней. И людям, належавшимся на ней, казалось, что она впервые спины грела, как будто раньше на десяток дней до срока размягчать солдатам тело она, еще тревожная, не смела… В те дни бойцам, покончившим с войной, своя земля была вдвойне родной. Смирившаяся после отомщенья, она была дорогою домой. Не той, что горько тает за кормой, а той, что означает возвращенье. Морщины века, грусть войны — земля. Приют погибших и живых — земля. Мы надышались всласть госпиталями, мы настучались вдоволь костылями и возвратились на твои поля, чтоб хлеб заколосился над полями. Май месяц. Мирной ночи высота. Весенней звездной ночи чистота. Качаясь в грозных люльках, спят торпеды. Но пусть их снова не разбудят беды. Счет мирных лет ведем мы неспроста по летоисчисленью от Победы.