– Да. Это „M”, – ответил я. – Ты уверен, что это её колечко?

– Да чтоб мне сдохнуть. – Он стукнул себя в грудь. – Девчонка будет вам благодарна, что нашли её потерю, последнюю память по родителям…

– Думаешь, не вернутся?

– Нет. – Покачал он головой. – Раз до сих пор не вернулись, то и не вернутся, упокой их Бог…

– Бедные сиротки, – вздохнул я. – Тяжко жить сиротой, а, Вольфи?

– Ох, тяжко, господин, – вздохнул он тоже. – Но мы добрые люди. Убережём, чтобы с ними зла не случилось.

– В деревне говорят, что дети вернулись, как подменённые. – Я снова протянул ему флягу. – Что это может значить? О каких переменах речь?

Он наклонил флягу ко рту и осушил до дна, я только и видел, как уверенно движется кадык на покрытой пучками волос шее. Сделав глубокий вдох, он икнул, закашлялся и вернул мне флягу.

– Хорошо, – проворчал он. – Эх, хорошо. На службе, бывало, тоже так сидели у огня и потягивали сливянку…

Видно, Вольфи Ламидаб имел очень приятные воспоминания о службе, и, в общем, неудивительно, что они были связаны с выпивкой и отдыхом, поскольку светлейший император был человеком спокойным и не воинственным. Чего нельзя было, кстати, сказать о его наследнике, известные планы будущих кампаний которого вызвали некоторое волнение среди подданных. Особенно тех, которым выпадала честь умереть на поле славы во имя воплощения смелых имперских замыслов. В конце концов, именно молодой император заявил, что войну с еретиками будет вести до последнего вздоха... своих солдат. Слава Богу, пока у него не было на это ни сил, ни средств.

– Так в чём они изменились? – переспросил я.

– Ну, почём мне знать? – Развёл он руками. – Что-то вроде…

– Ведут себя иначе, чем обычно? Говорят по-другому? – допытывался я.

– Что-то как бы немного, – он покачал пальцем у головы, – не так.

Вольфи казался порядочным человеком, но он определённо не был одарён Господом ни острым умом, ни умением красиво изъясняться. Что ж, и это препятствие нужно было как-то преодолеть.

– А конкретней, Вольфи? Что изменилось? Спокойней, парень, подумай хорошо, не спеши…

– Теперь только вместе держатся... – Левой рукой он загнул указательный палец правой.

Это я как раз был в состоянии понять. Горе сближает людей, особенно когда они теряют семью и остаются одни на свете.

– …говорят теперь как-то по-другому, как будто красивее. – Он наморщил лоб и загнул второй палец. – Или как сказать…

Что ж, мне казалось, что вряд ли Вольфи Ламидаб мог служить экспертом в вопросах грамотности и богатства речи.

– …мне показалось, что они будто и не узнали сразу, кто есть кто, а только потом припомнили... – Загнул он третий палец.

И это я был в состоянии понять, ибо случалось, что пережитая трагедия отнимала у людей даже не часть памяти, а оставляла в сознании лишь жалкие крохи от прежней жизни.

– Ну и какие-то они в общем странные, – подытожил он, загибая четвёртый палец. – Да и в мелочах, – добавил он, нахмурившись.

– Ты очень мне помог, Вольфи, – сказал я искренне, поскольку знал, что больше из него ничего не выжму.

Он воодушевился.

– Всегда к вашим услугам, господин, – сказал он бодрым тоном.

– Знаю, Вольфи. И ценю это. – Я встал и попрощался с ни кивком головы.

– Императорская пехота, господин! – почти выкрикнул он.

Я улыбнулся и вышел, пригнув голову, чтобы не разбить её об низкую притолоку.

Я с облегчением дышал свежим воздухом, ибо подозревал, что, во-первых, Вольфи относился к мытью так же, как и мой друг Курнос, а во-вторых, он явно не был мастером в искусстве кулинарии, и то, что готовилось в его котелке, должно быть, умерло давным-давно.

Разговор с Ламидабом не дал много нового, но я знал одно: наутро я тщательно проверю детей. Если уж знающие их с малых лет местные крестьяне твердили, что они как-то изменились, то ваш покорный слуга хотел узнать причину этих изменений. А кроме того, мне было весьма интересно, каким образом перстенёк маленькой Маргариты оказался в яме, в которой были спрятаны останки четырёх человек.

Однако пока я решил просто посидеть некоторое время у реки. Ночь была тёплая, ярко светила полная луна, и мне ещё не хотелось спать. Тем более что с определённым опасением я ожидал широкую гамму запахов, которая атакует мои ноздри, как только я войду в хибару, где спали Курнос и близнецы.

Господь наградил меня чувствительным слухом, и я услышал за спиной шаги, несмотря на то, что приближающийся явно старался ступать тихо. Я немного выждал и вскочил. Обернулся уже с мечом в руке. И в ярком свете луны, в нескольких шагах перед собой, увидел Иоганна, который замер с поднятой ногой.

– Ты что это людей по ночам пугаешь, бродяга? – спросил я, убирая меч в ножны.

Он всё это время стоял неподвижно, в этом неестественном и неудобном положении. Смотрел на меня злым, враждебным взглядом. Бдительно. Как волк, которого застали подкрадывающимся к жертве. Ха, – мысленно я почти засмеялся, – я, инквизитор Мордимер Маддердин, должен был стать жертвой малолетнего мальчика? Ну, честно говоря, я слышал и не такое, а всадить человеку нож в спину может и ребёнок.

И тогда до моих ушей донёсся лёгонький всплеск. Это могла быть рыба, играющая в толще воды, или лягушка, охотящаяся за мухой. Всё, что угодно. Но когда я плавно повернулся (так, чтобы не потерять из виду Иоганна), то обнаружил, что не было ни рыбы, ни лягушки. На воде стояла одетая в белое платье босая Маргарита, её светлые волосы блестели в лунном свете. Я остановил взгляд на её ногах. Потому что девочка стояла не в реке, а на реке. Я отчётливо видел детские пальцы, опирающиеся на поверхность воды.