Повеселел он лишь после бокала бургундского.

— Мы, кажется, собирались сегодня ехать в Петергоф? — обратился он к адъютанту Гудовичу.

— Да, ваше величество. Вы изволили принять решение присутствовать на обеде у ее величества императрицы по случаю дня ангела святого Петра. Все собрались и ждут вашего приказа.

— Если решение принято, надо ехать, — заключил император. — Поедем. Пусть мои друзья еще раз убедятся, какая это опасная женщина.

Было уже около часа пополудни. К парадному подъезду подали кареты, коляски, длинные линейки, употреблявшиеся обычно для перевозки придворных певчих. В первой карете вместе с императором уселись прусский посланник Гольц и «любезная» государя фрейлина Елизавета Романовна Воронцова. В другой разместились князь Трубецкой, канцлер Воронцов и его брат Роман Иларионович, отец любовницы императора. В экипажах нашли себе место также Александр Иванович Шувалов, генерал-лейтенант Мельгунов и другие. Общество дам представляла графиня Брюс, княгиня Трубецкая, графиня Воронцова, графиня Строганова, сестры Нарышкины. Словом, вся компания подобралась именитая.

Ехали быстро. Уже через час показались вековые деревья дворцового парка. Женщины стали приводить в порядок туалеты, готовясь к выходу из экипажей. Но тут карета императора, ехавшая впереди, остановилась: к ней подскакал со стороны Петергофа генерал-адъютант Гудович, которого государь посылал предупредить императрицу о приезде гостей. Гудович что-то долго говорил императору. Потом император сел в карету и приказал гнать лошадей что есть духу.

Оставшиеся на дороге гости недоуменно поглядывали друг на друга.

— Что случилось? Почему он нас покинул?

— А Бог его знает. Адъютант говорил что-то об императрице. Как будто дома ее не оказалось.

— Сбежала государыня-то наша…

Тем временем, доехав до дворца, император бросился в комнату супруги. Она была пуста: ни императрицы, ни прислуги. Еще не веря в случившееся, он заглянул под кровать, открыл шкафы, зачем-то постучал тростью в потолок. Увидев любовницу, вбежавшую следом за ним, он вскричал в отчаянии:

— Не говорил ли я, что она способна на все!..

В передней комнате стал собираться народ. Подошли Трубецкой, Шувалов, Мельгунов. Вскоре к ним присоединились и дамы. Все обсуждали случившееся, делая всевозможные догадки. Трудно было объяснить исчезновение императрицы. Некоторые даже склонялись к тому, что она сбежала за границу.

— Ваше величество, из Петербурга прибыл человек, — сказал адъютант. — Он желает вас видеть.

В комнату вошел приземистый мужик в холщовой рубахе, подпоясанной веревочкой. Помолившись, он сделал три низких поклона, после чего достал из-за пазухи свернутую трубочкой бумагу и протянул ее императору. Воцарилась глубокая тишина.

Все уставились на бумагу, ожидая в ней разгадку непонятным событиям.

Государь отдал бумагу адъютанту, тот прочитал вслух:

«Гвардейские полки взбунтовались. Императрица впереди. Бьет 9 часов. Она идет в Казанскую церковь, кажется, весь народ увлекается сим движением, и верные подданные вашего величества нигде не являются».

Император посмотрел на свиту.

— Ну, господа, теперь вы видите, что я говорил правду?.. Эта женщина способна на все.

Несколько минут прошло в тягостном молчании. Записка проливала свет на подлинные причины исчезновения Екатерины из Петергофа. Однако полной ясности еще не было. Трубецкой, Шувалов и Воронцов изъявили желание немедленно поехать в Петербург, узнать, что там делается, и привезти о том сведения. При этом канцлер Воронцов глубокомысленно добавил, что если императрица отправилась в Петербург для захвата престола, то он, пользуясь своим влиянием, попытается «усовестить» ее величество. Государь возражать против такого плана не стал, и сановники отправились в путь.

Что до самого императора, то он приказал своим верным голштинцам немедленно явиться с артиллерией, по всем петербургским дорогам послал гусар для узнавания новостей. Потом последовал еще один приказ: собрать окрестных крестьян для ополчения…

Государь метался возле парка, словно помешанный, отдавая одно распоряжение за другим. Кто-то подсказал ему, что было бы неплохо сочинить послание подданным. Государь ухватился за эту идею и продиктовал два больших манифеста, в которых угрозы по адресу взбунтовавшейся супруги сочетались с грубейшими ругательствами. Придворные занялись переписыванием этих манифестов, а гусары — доставкой их по разным направлениям.

А время шло. Посланцы государя из Петербурга не возвращались. Каким-то образом исчезли из свиты и другие важные сановники. Окружение императора заметно редело.

Государь уже не бегал по двору и не диктовал своих манифестов, он заметно сник, то и дело просил пить.

Между тем гусары задержали на петербургской дороге подозрительного унтер-офицера, оказавшегося екатерининским лазутчиком. От него государь узнал, что весь Петербург присягнул царствующей императрице и что для его ареста уже посланы войска. Уныние, царившее в свите, сменилось растерянностью. Среди дам послышались всхлипывания, Елизавета Воронцова плакала навзрыд. Сохраняли спокойствие только Прасковья Александровна Брюс, Анна Михайловна Строганова и ее мать. Они держались отдельной группкой и говорили о своих мужьях, которые волею судьбы находились сейчас в екатерининском стане. О, если бы и им удалось вырваться из Петергофа!

Государь с тем же видом обреченности, не желая слышать плача женщин, направился в нижний сад, к каналу, сановники последовали за ним, держась на почтительном расстоянии. У канала он остановился, подождал, когда те приблизятся, и начал новое совещание. Вопрос стоял один: что делать? Кто-то посоветовал императору с небольшой свитой из знатнейших особ поехать прямо в Петербург, предстать перед народом и гвардией, спросить о причине их недовольства и пообещать полное удовлетворение требований, если таковые будут. Советчик уверял, что личное присутствие государя сильно подействует на народ и даст делу благоприятный оборот, как это бывало при Петре Великом, когда своим внезапным появлением перед недовольными он быстро усмирял бунты. Петру Третьему такое предложение показалось опасным, и он от него отказался. Нет, ему были не по плечу примеры великого монарха.