— Не трусь, ребята! — призывно звенел голос Румянцева. — Разбирайсь по плутонгам, по ротам, становись в каре. Слышите? Там уже бьют янычар наши гренадеры.

Уже после сражения Румянцев долго раздумывал над тем, правильно ли поступил, бросившись в бой со шпагой, оставив на время общее руководство баталией. И всякий раз приходил к выводу: правильно. В бою возникают такие критические моменты, когда ради торжества общего дела командир должен поставить на карту все, если нужно, даже не пожалеть себя. Не в том главное, что янычары могли порубить его. Примером личной отваги внести перелом в ход сражения — вот в чем главное. А то, что его могли убить, не изменило бы дела. Остановив янычар и организовав людей для продолжения наступления, он мог после этого и не жить — армия довела бы наступление до конца и без него.

Гренадеры — это был полк бригадира Озерова, — прокладывая дорогу штыками, пробились к Румянцеву, восстанавливавшему строй, и своей массой отгородили его от янычар. Турки, догадавшись, кого они так оберегают, полезли на них с новым приливом ярости. Они нападали словно обезумевшие. Напарываясь на штыки, отскакивали, а потом набрасывались снова. Около пяти минут сдерживали гренадеры бешеный натиск. Пять минут… Вроде бы совсем мало. Но они, эти минуты, явились спасительными для русской армии. Этих минут хватило Румянцеву, чтобы восстановить каре. Солдаты успели не только занять место в строю, но и перезарядить ружья.

— А теперь — вперед! — подал команду Румянцев. — Ура!

Янычары были ошеломлены. Расстроенное каре на их глазах вновь превратилось в организованную силу. И эта сила уже не отступала. Она сама пошла в наступление. Штыки ощетинились так, что с ятаганами не подступишься…

Словно задабривая главнокомандующего за недавнюю «промашку», солдаты старались изо всех сил. Штыки стали красными от крови. Убитый падал на убитого. Под ногами уже столько тел, что ступить некуда. А тут в самый раз подоспела тяжелая кавалерия генералов Салтыкова и Долгорукова. Самое лучшее, что теперь оставалось янычарам, это бежать, и они побежали — назад, к своему ретраншементу. Русские преследовали по пятам, настигая, кололи, глушили прикладами. Так и вступили они в ретраншемент, ни на шаг не отрываясь от преследуемых.

Когда Румянцев, в горячке потерявший где-то шляпу, со съехавшим набок париком ворвался с гренадерами в турецкие укрепления, там уже орудовали егеря графа Воронцова, присланные на помощь Боуром. Увидев главнокомандующего, граф хотел рапортовать, но тот заключил его в объятия:

— Семен! Родной! Вовремя успел!..

Вокруг и гренадеры и егеря кричали «ура». Кричали, расправляясь с остатками сопротивлявшихся. Подоспели полки Олица, появились гренадеры и мушкетеры Брюса. Зеленые и синие мундиры русских замелькали во всех ретраншементах.

Олиц с найденной шляпой главнокомандующего, с трудом переводя дыхание от быстрого шага, приблизился к Румянцеву и, как старший по годам, стал делать ему товарищеский выговор:

— Ваше сиятельство, как можно так рисковать? Нельзя! Мы могли остаться без армии… Извольте принять шляпу.

Румянцев, счастливый от мысли, что неприятель сломлен, что сам он жив, даже не ранен в опасной сене, обнял сконфузившегося Олица, поцеловал его в щеку, потом обнял Племянникова, с виноватым видом сунувшегося к нему, потом снова графа Воронцова — уже во второй раз.

— Победа, други мои! — опьяненный успехом, кричал он. — Виват!

— Виват! — кричали кругом.

— Ура-а-а!..

Бой продолжался. До полной победы было еще не близко. Но теперь уже никто не сомневался, что она достанется им, сынам великой России.

В лагере турок царила паника. Верховный визирь метался у своей палатки, рассылая людей в разные концы с требованиями, угрозами, приказами: задержать русских, отбить пушки, отбросить неприятеля от ретраншементов. Свита таяла на глазах. Многие из окружения, пользуясь суматохой, старались скрыться незаметно.

Перед выступлением из Исакчи Халил-бей приказывал, дабы не загружать транспорт и не утруждать себя в походе, оставить имущество на месте, но никто не послушался. Уверенные в легкой победе над главной русской армией, воины взяли вещи с собой, чтобы потом не возвращаться за ними обратно. И вот теперь ради спасения этих вещей они забыли про свой главный долг. Впрочем, он, верховный визирь, сам виноват, сам подал им худой пример — в Исакчи он оставил только наложниц с танцовщицами, а все остальное взял с собой. Даже казну прихватил. Кстати, куда она девалась? Казенные ценности навьючены на мулов, и не приведи Аллах, если достанутся русским.

Рядом разорвался снаряд, превратив в клочья угол визирской палатки. Поток воздуха вынес из палатки ворох бумаг. В одной из них визирь узнал свой план атаки русских, который разрабатывал весь вчерашний день. Сегодня визирь сам собирался идти в наступление, но Румянцев опередил его. Теперь, кажется, уже ничего нельзя сделать. Армия бежит. Крымский хан, должно быть, вообще струсил, отсиживается где-то…

— Во имя Аллаха, остановите русских, — неистовствовал Халил-бей. — Объявите всем: идет татарская конница. Сто тысяч татар! Что же вы стоите, Мустафа-паша? — накинулся он на растерявшегося начальника арьергарда. — Где ваша клятва? Ваши люди бегут, как стадо баранов. Скачите, верните всех.