«Наполеон… повернулся влево к нашему центру… В сем положении наш центр и все вышеупомянутые резервы были подвержены сильному неприятельскому огню: все его батареи обратили действие свое на курган, построенный накануне и защищаемый 18-ю батарейными орудиями, подкрепленными всею 26-ю дивизиею под начальством генерал-лейтенанта Раевского.

Избежать сего было невозможно, ибо неприятель усиливался ежеминутно противу сего пункта, важнейшего во всей позиции, а вскоре после того большими силами пошел на центр наш под прикрытием своей артиллерии густыми колоннами, атаковал курганную батарею, успел овладеть оною и опрокинуть 26-ю дивизию, которая не могла противустоять превосходнейшим силам неприятеля…»

Французы напрасно ликовали на взятом ими Большом редуте. Генерал-майор А.П. Ермолов, начальник штаба 1-й Западной армии, оказался не только свидетелем начала схватки за Курганную высоту, но и тем человеком, который бесстрашно повел батальон пехотинцев-уфимцев, и расстроенные было полки 7-го пехотного корпуса на отбитие Курганной батареи. Ермолов так описал тот «знаковый» эпизод Бородинской битвы:

«Кутузов дал повеление 2-му и 4-му корпусам идти поспешнее на вспоможение левому флангу. Мне препоручил отправиться к артиллерии того фланга и привести ее в надлежащее устройство…

Проезжая неподалеку высоты генерал-лейтенанта Раевского, увидел я, что она была уже во власти неприятеля, батарея на оном взята им, бегущая наша пехота была сильно преследуема!

Важность пункта сего была ощутительная для каждого, и мне натвердили об оной; я бросился к 6-му корпусу, самому ближайшему к высоте, приказал 3-му батальону Уфимского пехотного полка идти быстро вперед, им остановил бегущих наших стрелков и отступающие в расстройстве егерские 18, 19 и 40-й полки.

Неприятель не мог употребить захваченной артиллерии, ибо при оной не было зарядов, но по обеим сторонам взятой им батареи подвезены были орудия, и командуемые мною полки осыпаемы были картечью; три конные (артиллерийские) роты, сопровождавшие меня, остановились на левом моем фланге и, отвлекая на себя огонь неприятеля, облегчили мне доступ к высоте, которую я взял не более как в десять минут.

Телами неприятеля покрылась батарея и отлогость холма до вершины. Все сопротивлявшиеся заплатили жизнью, один только взят в плен бригадный генерал Бонами, получивший двенадцать ран штыками. Потерянные наши орудия все возвращены, но урон со стороны моей по числу людей был ужасный.

Слабые полки мои заставили меня опасаться, чтобы неприятель не похитил приобретенного нами успеха, но главнокомандующий Барклай-де-Толли, видя собственными глазами близкую опасность, немедленно прислал два полка пехоты, помощью которых я мог удержаться и собрать между тем рассеянных людей…»

Наполеон не был заметно удручен тем, что русские штыками вернули занятую его солдатами Курганную высоту. Император приказал перед тем, как повторить новую атаку, засыпать Большой редут и его защитников бомбами, картечью и ядрами. Шквал артиллерийского огня не смог поколебать тех, кто изготовился к отражению нового вражеского натиска.

О том, как в финальной части пала Батарея Раевского, описал глазами очевидца И.Т. Родожицкий, сражавшийся на Бородинском поле в чине поручика 11-й полевой артиллерийской бригады 4-го пехотного корпуса. В его «Походных записках артиллериста с 1812 по 1816 год» рассказывается:

«Пополудни, когда вице-король Итальянский делал последний приступ на наш курганный люнет, батарейный и ружейный огонь, бросаемый с него во все стороны, уподоблял этот курган огнедышащему жерлу; притом блеск сабель, палашей и штыков, демов и лат от ярких лучей заходящего солнца – все вместе представляло ужасную и величественную картину.

Мы от деревни Горки были свидетелями этого кровопролитного приступа. Кавалерия наша мешалась с неприятельской в жестокой сече: стрелялись, рубились и кололи друг друга со всех сторон. Уже французы подошли под самый люнет, и пушки наши после окончательного залпа умолкли. Глухой крик давал знать, что неприятели ворвались на вал, и началась работа штыками.

Французский генерал Коленкур первый ворвался с тыла на редут и первый был убит; кирасиры же его, встреченные вне окопа нашей пехотой, были засыпаны пулями и прогнаны с большим уроном.

Между тем, пехота неприятельская лезла на вал со всех сторон и была опрокидываема штыками русских в ров, который наполнялся трупами убитых; но свежие колонны заступали места разбитых и с новою яростью лезли умирать; наши с равным ожесточением встречали их и сами падали вместе с врагами.

Наконец французы с бешенством ворвались в люнет и кололи всех, кто им попадался; особенно потерпели артиллеристы, смертоносно действовавшие на батарее. Тогда курганный люнет остался в руках неприятелей. Это был последний трофей истощенных сил их. Груды тел лежали внутри и вне окопа: почти все храбрые защитники его пали. Так жестока была битва».

Среди французских мемуаристов, участников битвы на Москве-реке, дань схватке за Большой редут – Курганную высоту (ее сравнивали с «жерлом вулкана») отдана и объективными строками, и чувственными всплесками, и желанием воспеть славу оружия Бонапарта. Все это так. Но в таких мемуарах едино одно: если первая половина дня Бородина была отдана задаче овладения Семеновскими (Багратионовскими) флешами, то весь оставшийся атакующий пыл Великой армии угас под Большим редутом (Батареей Раевского).