Так, мемуарист граф де Сегюр, красочно описывая ход сражения на позициях русского 7-го пехотного корпуса и признавая битву на Москве-реке победой французского оружия, все же отдает дань русскому воинству. Хотя Большой редут и стал «добычей» кирасирской кавалерии маршала Мюрата и пехоты вице-короля Итальянского принца Евгения Богарне, его защитники отошли только за ближайший овраг и не помышляли отступать дальше.

Они отдали врагу батарею на Курганной высоте полностью разрушенной и находящейся под огнем русских пушек. Еще день не закончился, а французам пришлось прятаться на противоположном скате высоты. В генеральной баталии Русского похода императора Наполеона к исходу дня сложилась парадоксальная ситуация: укрепления русских – Семеновские флеши и Большой редут были взяты французами ценой огромных потерь, а русская армия изготовилась для продолжения битвы в нескольких сотнях шагов от утраченных укреплений.

Если адъютант императора Наполеона I граф Сегюр видел бой за Большой редут издали, что не помешало его красноречию мемуариста, то полковник Любен Греуа, начальник артиллерии 3-го кавалерийского корпуса, сам участвовал в последней атаке на Батарею Раевского. В своих воспоминаниях он рассказывает:

«Наш корпус приблизился к Большому редуту. Мы построились за глубоким рвом, отделявшим нас от него. Я же перевел свою артиллерию за овраг и поставил батарею, тотчас открывшую огонь…

Огонь все усиливался. Пули, ядра, гранаты и картечь градом сыпались на нас со всех сторон и делали большие борозды в рядах нашей кавалерии, простоявшей несколько часов неподвижно под огнем. Равнина была покрыта ранеными, направлявшимися к перевязочным пунктам, и лошадьми без всадников, скачущими в беспорядке.

Недалеко от меня был полк Вюртембергских кирасир, на который как будто всего больше сыпалось снарядов; каски и латы, сверкая, взлетали над всеми рядами. Французские стрелки, поставленные впереди, тоже сильно пострадали, в особенности от ружейных выстрелов, причем пули звенели, ударяясь об их латы…

…Ознакомившись с положением и осмотрев место, на котором несколько часов теснилась наша кавалерия, он (маршал Мюрат) замечает, что насыпь Большого редута почти снесена нашими снарядами. Он приказывает кавалерии атаковать этот редут и войско прикрытия.

Тотчас все приходит в движение; многочисленная кавалерия строится в колонны; во главе идут кирасиры 2-го корпуса – это был, насколько я помню, 5-й кирасирский полк, – они переходят в галоп, опрокидывают все перед собой и, обойдя редут, устремляются на него по узкому проходу и по тем местам, где осыпавшаяся земля облегчает подъем. Тем временем вице-король со своей пехотой атакует редут справа.

Но скоро каски и сабли наших храбрых кирасир сверкают уже на редуте, огонь которого сразу прекращается. Он взят! Трудно представить, что мы почувствовали при виде этого блестящего подвига, которому нет, может быть, равного в военных летописях народов…

От обладания этим укреплением зависела судьба сражения. Чувствуя его значение, к нему устремились многочисленные колонны русских. Момент был важный. Мы получаем приказ наступать. Вскоре мы сталкиваемся с неприятелем. После нескольких атак он в беспорядке отступает от редута. Но успех дорого стоил нам, и мы потеряли много людей…»

Участие в Бородинской битве генерал-лейтенанта Н.Н. Раевского было отмечено высокой орденской наградой. В подписанном Дохтуровым «Списке господам генералам, командовавшим разными частями на левом фланге в сражении при Бородине и оказавшим отличные подвиги» сказано:

«Раевский. Как храбрый и достойный генерал с отличным мужеством отражал неприятеля, подавая собою пример. Александр».

Император Александр I, подписывая указ о пожалованиях генералам, отличившимся 24 и 26 августа, испрашиваемый для корпусного командира орден Святого Александра затвердил собственноручной подписью.

…Русская армия отступила от Бородина к городу Можайску. А.И. Михайловский-Данилевский писал: «На другой день после Бородинского сражения, то есть 27 августа вечером… главнокомандующий… призвал генерала Раевского и велел ему командовать авангардом».

Думается, что Николай Николаевич с тяжелым сердцем уходил с Бородинского поля. Его не могло не угнетать то, что корпус потерял в сражении почти половину своего состава. Еще 24 августа он насчитывал в своих рядах 12,5 тысячи человек. К исходу дня 26 августа его убыль составила 1350 убитыми, 2790 ранеными и 1900 пропавшими без вести. То есть корпусных сил теперь не набиралось и на одну полноценную пехотную дивизию. Успокаивало только то, что противостоявший Раевскому вице-король Итальянский Евгений Богарне понес не меньшие потери.

На военном совете в подмосковной деревне Фили генерал-лейтенант Н.Н. Раевский высказался за оставление Москвы ради сохранения Главной русской армии. Участник того совета А.П. Ермолов свидетельствовал в своих мемуарных «Записках»:

«Приехавшему после всех (из авангарда, бывшего уже у самой Москвы) генерал-лейтенанту Раевскому приказано мне было пересказать рассуждение военного министра (Барклая-де-Толли) и мнение каждого из членов совета. Он изъявил согласие на отступление…»

Раевский покинул Фили уже глубокой ночью, спеша возвратиться к своим полкам. Его адъютант впоследствии вспоминал: «Я ехал в отдалении от командира корпуса, недоумевая, почему он, всегда такой приветливый, сегодня не ответил мне на вопрос, что решил военный совет. И вдруг в ночной тишине я услышал, как наш любимый герой сражений глухо зарыдал…»