Внимательно рассматривая документы, находящиеся в папке Особого отдела, Конев с удивлением и восхищением узнавал о весьма широкой сети информаторов, сообщавших в Москву о готовящемся нападении фашистской Германии на нашу страну — Берлин, Лондон, Берн, Вашингтон, Токио, Париж, Рим, Вена и ещё десятки городов Европы и Азии. И отовсюду шли тревожные шифрограммы. Только в Главразведупре Красной Армии (ГРУ) были сосредоточены довольно точные материалы о военном потенциале гитлеровской Германии, о её мобилизационных мероприятиях, о новых войсковых формированиях, об общей численности вооружённых сил, о количестве и составе дивизий, их группировках на театрах военных действий...

Анализируя сообщения наших зарубежных дипломатических служб и отдельных агентов, Конев пришёл к выводу, что разведка выполнила свой долг, она не просмотрела непосредственной подготовки фашистской Германии к войне и своевременно информировала об этом соответствующие советские органы и лично И. В. Сталина. Эти многочисленные сообщения, шедшие из-за рубежа, свидетельствовали о том, что Германия ведёт непосредственную подготовку к войне, указывались конкретные факты, цифры и даты. И эти сообщения, как показали события, не вызывали сомнения. Однако не обо всех этих сообщениях докладывали Сталину, а те, которые доходили до него, снабжались лживыми пояснениями и дезинформационными выводами Берия и его единомышленников, которые очень стремились потрафить Сталину.

Просматривая далее документы, к которым прикасались грязные руки Берия, Конев обратил внимание на то, что многие из них почему-то побывали и в руках Мехлиса, во многих случаях солидарного с решениями, которые принимал Берия. Особенно его потрясло распоряжение Сталина, сделанное по настоянию Берия буквально за несколько дней до нападения фашистских войск, о том, что со стороны Германии никаких угроз нет, а начальник Главного политуправления Красной Армии Л. 3. Мехлис разослал в округа своих лекторов, которые обязаны были убеждать войска в том, что никакой войны с Германией не ожидается и что необходимо бороться с провокационными слухами жестокими методами. Просто парадокс...

«Ох, этот Мехлис! — чуть ли не вслух произнёс Иван Степанович. — Всюду он свой нос сует. Всюду встревает туда, где его не просят. Вот уж кто умеет угождать сильным мира сего». Этим своим угодничеством он и приглянулся Генсеку ещё в двадцатые годы. Точно определив слабые стороны характера шефа, Мехлис стал повседневно докладывать ему обо всём, что доверительно узнавал от сослуживцев, друзей и посторонних людей, а не только от противников. Сначала устно, пока был рядом, а потом по спецсвязи, телефонам ВЧ, письменно, телеграфом. И пошло-поехало... Конев задумался над той чрезмерной, не соответствующей военным знаниям ролью Льва Захаровича и его влиянии на Сталина. Неужели, размышлял он, это произошло потому, что Мехлис некоторое время был личным секретарём Генсека? Но ведь с хорошими личными секретарями, как известно, начальники быстро не расстаются. Мехлис же вскоре был «рекомендован» на учёбу в Институт Красной профессуры (был такой вуз со странным названием, в котором учились в основном активисты партии, не имевшие среднего образования. — Авт.). После института Мехлис редко задерживался на предоставляемых ему высоких должностях. Он был и завотделом печати ЦК ВКП(б), и главным редактором «Правды», и заместителем председателя Совета Народных Комиссаров СССР, а перед началом войны возглавил Главполитуправление РККА в ранге замнаркома обороны. На все эти должности без ведома Сталина люди не назначались. Конев не знал, как справлялся Мехлис с чисто политическими должностями, но хорошо знал о делах военных этого чрезвычайно высокомерного «деятеля». Знал и то, что Лев Захарович давно называет себя «глазами и ушами» Генсека. И тут невольно вспомнились неопровержимые факты. В 1938 году после конфликта в районе озера Хасан в Дальневосточный округ для «наведения порядка» прилетел Мехлис, и участь маршала Блюхера была предрешена. Весьма неблаговидную роль сыграл Мехлис в дни советско-финской войны, пытаясь подмять под себя высшее командование, руководившее боевыми действиями.

В памяти всплыл рассказ полковника Ильи Григорьевича Старинова [9] . Того самого Старинова, кто при отступлении наших войск из Харькова установил, а потом по сигналу из Воронежа в ноябре сорок первого взорвал несколько радиомин и разнёс в щепы особняк, где разместился начальник харьковского гарнизона гитлеровский наместник фон Браун. Полковник жаловался Коневу о явной несправедливости и жестокости Мехлиса по отношению к офицерам. Будучи не в меру подозрительным и по натуре трусливым, Мехлис не щадил никого, кто попадался ему на пути и в чём-либо не мог потрафить его капризам.

— Ещё в июле сорок первого, — докладывал Старинов, — мне с трудом удалось спасти от гнева Мехлиса своего подчинённого офицера Уманца. Мехлис собирался его судить за то, что тот якобы струсил и не взорвал мост, хотя на самом деле не было взрывчатки. Потом, когда началась бомбёжка, Мехлис сразу же побледнел, руки у него затряслись, а Уманец в это время с риском для жизни разряжал боеприпасы, которые каждую секунду могли сдетонировать...

Зловещую роль сыграл Мехлис в трагической судьбе солдата Первой мировой, участника Гражданской, советско-финской войн и испанских событий, бывшего командующего войсками Белорусского Особого военного округа, а с 22 июня — командующего Западным фронтом, Героя Советского Союза, генерала армии Д. Г. Павлова. Читая протокол допроса этого мужественного человека, расстрелянного летом 1941 года, Конев сразу увидел «почерк» Берия и Мехлиса. Об этом свидетельствовал протокол. Вопрос следователя: «Вам объявили причину вашего ареста?» Ответ Павлова: «Я был арестован днём 4 июля. Мне было объявлено, что арестован по распоряжению ЦК. Позже со мной разговаривал зам. пред. Совнаркома Мехлис и объявил, что я арестован как предатель...»

Вот так: не успели арестованного как следует допросить, не говоря уже о тщательном расследовании, как Мехлис всё и за всех решил, что называется, без суда и следствия. Это же метода Берия. В этом не было никакого сомнения: здесь первоисточником был Берия.

С первых дней ведения боевых действий Мехлис проявлял невероятные усилия, чтобы показать себя знатоком тактики и стратегии. Он нередко игнорировал мнение Генштаба, и особенно Жукова. Командующий вспомнил случай, рассказанный Георгием Константиновичем, когда 29 июля сорок первого года по весьма срочному вопросу, касающемуся обороны Киева, Сталин более десяти минут продержал его в приёмной в ожидании Мехлиса. Поскрёбышев так и сказал: «Садись. Приказано подождать Мех-лиса». А когда Жуков, разложив карты, стал докладывать об обстановке, угрожавшей не только Киеву, но одновременно Москве и Ленинграду, Мехлис то и дело прерывал доклад подобными вопросами: «Откуда вам известно, как будут действовать немецкие войска?» Жуков тогда спокойно, с полным знанием дела ответил:

— Мне неизвестны планы, по которым будут действовать немецкие войска, но, исходя из анализа обстановки, они могут действовать именно так, а не иначе. Наши предположения основаны на анализе состояния и дислокации немецких войск, и прежде всего бронетанковых и механизированных групп, являющихся ведущими в их стратегических операциях.

— Продолжайте докладывать, — сказал И. В. Сталин.

Когда Жуков дошёл до практических выводов и предложил усилить наш Центральный фронт за счёт дивизий, переброшенных с Дальнего Востока, Мехлис не удержался и снова бросил реплику: «А Дальний Восток отдадим японцам?» Жуков не стал даже отвечать на эту бессмысленную реплику и продолжал докладывать соображения Генштаба. Потом он вообще пропускал мимо ушей «подсказки» и «полководческие всплески» Мехлиса.