— Это случалось, сэр.

— А! Вот в чем дело! — спокойно заметил он. — М-р Обенрейцер, Салли, говорит, что так как мир мал, то нет ничего странного, что одни и те же люди очень часто сходятся и сходятся в разных местах и в разные периоды жизни. Но кажется странным, Салли, что я вернулся в Воспитательный Дом, чтобы умереть, неправда ли?

Он протянул свою руку и она ласково взяла ее.

— Вы, ведь, не умираете, дорогой м-р Уайльдинг.

— Так говорил м-р Бинтрей, но я думаю, что он ошибся. Прежние детские чувства возвращаются ко мне, Салли. Прежние тишина и покой, с которыми я обыкновенно засыпал.

После некоторого промежутка он сказал тихим голосом: «Поцелуй, пожалуйста, меня, няня», и было очевидно, что ему показалось, будто он лежит в прежнем дортуаре.

Привыкнув склоняться над детьми без отцов и матерей, Сами склонилась над этим человеком без отца и матери и прикоснулась к его лбу, прошептав:

— Господь с вами!

— Господь с вами! — ответил он тем же тоном.

Через другой промежуток времени он открыл глаза, уже придя в себя, и сказал:

— Не прерывайте меня, Салли, когда я что-то сейчас скажу; я лежу очень удобно. Мне кажется, что настало мое время. Я не знаю, как это вам, Салли, может показаться, но…

На несколько минут он лишился чувств, но потом он снова пришел в себя.

— Я не знаю, как это может показаться вам, Салли, но так это кажется мне.

Когда он добросовестно закончил свое любимое выражение, пробил его час, и он умер.

Лето и осень прошли. Приближалось Рождество и Новый Год.

В качестве душеприказчиков, честно расположенных выполнить свой долг по отношению к умершему, Вендэль и Бинтрей имели не одно озабоченное совещание по поводу последней воли Уайльдинга. Юрист с самого же начала объявил, что в этом деле прямо невозможно предпринять что-нибудь целесообразное. Те единственные открытые розыски, которые можно было бы предпринять с целью найти потерянного человека, уже были произведены самим Уайльдингом с тем результатом, что время и смерть не оставили никакого следа для поисков. Чтобы печатать объявления и вызывать посредством их претендентов на имущество, необходимо было сообщить обо всем подробно — а действовать так, значило бы поднять на ноги половину мошенников Англии, которые заявились бы с претензиями, что они, именно, и являются настоящими Вальтерами Уайльдингами. «Если нам удастся найти след потерянного человека, то мы воспользуемся представившимся случаем. Если нам не удастся это сделать, то соберемся на другое совещание в первую годовщину смерти Уайльдинга». Так советовал Бинтрей. Так и принужден был поступить Вендэль в данный момент, несмотря на самое ревностное желание выполнить волю своего друга.

Обращаясь от того, что интересовало его в прошедшем, к своим интересам в будущем, Вендэль все еще чувствовал, что перед ним открываются туманные перспективы. Проходил месяц за месяцем со времени его первого визита в Сого-сквэр — и за все это время он говорил Маргарите, что любит ее, только на одном языке — на языке взглядов, который иногда сопровождался при удобном случае языком рукопожатий.

Но что же ему мешало? То единственное неустранимое препятствие, которое было с самого же начала на его пути. Как бы благоприятно ни складывались обстоятельства, все усилия Вендэля поговорить с Маргаритой наедине неизменно заканчивались одним и тем же. Под самыми случайными предлогами, по возможности самым невинным образом Обенрейцер всегда вставал у него на пути.

В последние дни старого года Вендэлю представился неожиданный случай провести с Маргаритой вечер, случай, которым Вендэль решил воспользоваться, чтобы найти возможность переговорить с ней с глазу на глаз. Обенрейцер приглашал его сердечной запиской в Сого-сквэр отобедать с ними в небольшой компании в день Нового Года. «Мы будем только вчетвером», — гласила записка. «Мы будем только вдвоем еще до конца вечера!» — решил Вендэль.

Среди англичан день Нового Года знаменуется только приглашениями на обед и больше ничем. У иностранцев же день этот представляет наиболее удобный случай в году, чтобы поднести и принять подарок. Иногда можно перенять чужой обычай. В этом случае Вендэль, нимало не колеблясь, попытался это сделать. Он затруднялся только решить, какой надо сделать новогодний подарок Маргарите. Ревнивая гордость дочери крестьянина — болезненно чувствительной к неравенству их социального положения — втайне восстала бы против него, если бы он решился сделать богатый подарок. Единственным подарком, которому можно было доверить надежду снискать путь к ее сердцу, был подарок, который мог сделать и бедный человек. Стойко поборов искушение в виде бриллиантов и рубинов, Вендэль купил филигранную брошь генуэзской работы — самое простое и скромное украшение, какое он только мог найти в ювелирном магазине.

Он незаметно вложил свой подарок в руку Маргариты, которую она протянула ему в знак приветствия, когда он пришел к ним в день обеда.

— Вы впервые встречаете день Нового Года в Англии, — сказал он. — Позвольте мне помочь вам сделать его похожим на день Нового Года у вас на родине.

Она поблагодарила его немного принужденно, взглянув на футляр и не зная, что может в нем заключаться. Открыв его и увидев тот простой вид, под которым Вендэль сознательно сделал ей свой маленький подарок в знак памяти, она сразу же поняла те причины, под влиянием которых он действовал. Она повернула к нему свое лицо с ласковым взглядом, который говорил: «Должна сознаться, что вы угодили и польстили мне». Никогда она не была так очаровательна в глазах Вендэля, как в этот момент.

Ее зимнее платье — темная шелковая юбка с черным бархатным корсажем, доходящим до шеи и мягко окружающим ее опушкой из лебяжьего пуха — увеличивало, благодаря контрасту, ослепительную белизну ее лица и красоту ее волос. И только, когда она отвернулась от него к зеркалу и, сняв брошь, которая была на ней, приколола его новогодний подарок, Вендэль отвел от нее свой взор и сделал открытие, что в комнате есть еще другие лица, кроме Маргариты. Он только теперь сообразил, — что руки Обенрейцера нежно завладели его локтями. Он только теперь услышал слова Обенрейцера, благодарившего его за внимание к Маргарите с чуть заметной насмешкой в голосе. («Такой простой подарок, дорогой сэр, и сколько им выказано тонкого такта!»). Он только теперь заметил впервые, что в комнате был еще один гость, кроме него, и единственный при этом, которого Обенрейцер представил ему, как соотечественника и друга. У друга было лоснящееся лицо, друг был достаточно плотной комплекции. По-видимому он был в осеннем периоде человеческой жизни. В течение вечера он обнаружил две необыкновенные способности: способность молчать и способность опорожнять бутылки.

Мадам Дор не было в комнате. Когда они сели за стол, то не было заметно, чтобы для нее предназначалось где-нибудь место. Обенрейцер объяснил, что «у доброй Дор есть простая привычка обедать всегда в полдень. Позднее вечером она принесет свои извинения». Вендэль удивился, неужели по этому случаю добрая Дор переменила свои домашние обязанности и перешла от чистки перчаток Обенрейцера к приготовлению ему обеда? Последнее было во всяком случае верно: все до одного поданные блюда были прямо произведениями кулинарного искусства, которое оставило далеко за собой грубую и элементарную английскую кухню. Обед был положительно превосходен. Что же касается вин, то бессловесный друг только поводил глазами в торжественном восторге. Иногда он говорил: «славно», когда приносилась полная бутылка; иногда вздыхал: «ох», когда убирали пустую бутылку; вот все, что он вносил в веселье вечера.