— И который после этого пишет, — сказал нотариус, отодвигая свою громадную табакерку, чтобы найти в бумагах, лежавших под ней, письмо, — что он прибудет для совещания со мной.

— Правда? — спросил Обенрейцер, немного раздосадованный. — Прекрасно, monsieur. Разве у меня нет никаких законных прав?

— Разумеется, есть, мой бедный мальчик, — ответил нотариус. — Все, кроме преступников, имеют свои законные права.

— А кто же называет меня преступником? — сказал свирепо Обенрейцер.

— Никто решительно. Будьте тверды под тяжестью несправедливости. Если бы фирма Дефренье назвала вас преступником, то, конечно, мы знали бы, как нам рассчитаться с ними.

Произнося эти слова, он протянул очень короткое письмо Бинтрея Обенрейцеру, которое тот теперь прочел и передал обратно.

— Говоря, что он прибудет для совещания с вами, — заметил Обенрейцер, к которому снова вернулось его хладнокровие, — этот английский юрист хочет сказать, что он прибудет отрицать мою власть над особой, находящейся под моей опекой.

— Вы так думаете?

— Я в этом уверен. Я знаю его. Он упрям и придирчив. Скажите мне, дорогой нотариус, можно ли оспаривать мое право, пока лицо, опекаемое мною, не станет совершеннолетним?

— Абсолютно невозможно.

— Я буду указывать на это. Я заставлю ее подчиниться мне. Я обязан этим вам, сударь, — произнес Обенрейцер, переменяя свой раздраженный тон на тон признательной кротости, — вам, который так доверчиво принял оскорбленного человека под свое покровительство и к себе на службу.

— Успокойтесь, — сказал ma^itre Фохт. — Ни слова больше об этом теперь, и никаких благодарностей! Будьте здесь завтра утром прежде, чем придет другой клерк — между семью и восемью. Вы найдете меня в этой комнате; и я сам ознакомлю вас с вашим делом. Проваливайте! Проваливайте! мне надо писать письма. Не хочу больше слышать ни одного слова.

Отпущенный с такой великодушной грубостью и удовлетворенный тем благоприятным впечатлением, которое он произвел на старика, Обенрейцер мог на досуге возвратиться к той заметке, которую сделал про себя относительно того, что у ma^itre'а Фохта был однажды клиент по фамилии Вендэль.

— Я должен был довольно хорошо познакомиться с Англией за это время, — так потекли его размышления, когда он уселся на скамье во дворе, — и это такое имя, с которым я никогда там не встречался, за исключением, — он невольно взглянул через плечо, — его имени. Разве мир так мал, что я не могу отделаться от него даже теперь, когда он умер? Перед смертью он сознался, что обманул доверие умершего и неправильно унаследовал имущество. И я должен был подумать об этом. И я должен был отойти, чтобы мое лицо могло напомнить ему об этом. Почему мое лицо, разве это меня касаясь? Я уверен, что он сказал это, так как его слова звучат у меня в ушах до сих пор. Нет ли чего относящегося к ним в архиве этого старого идиота? Чего-нибудь такого, что могло бы поправить мои дела и очернит его память? Он все расспрашивал о моих самых ранних воспоминаниях в ту ночь в Базеле. К чему это, не было ли у него какой-нибудь цели?

Два самых больших козла ma^itre'а Фохта нацелились рогами на Обенрейцера, чтобы согнать его с места, точно за непочтительный отзыв об их хозяине. Поэтому он поднялся и оставил скамейку. Но он долго проходил один по берегу озера, опустив голову на грудь и погружаясь в глубокую задумчивость.

На следующее утро между семью и восемью он снова заявился в контору. Там он нашел нотариуса, готового принять его, за работой над несколькими бумагами, полученными в предыдущий вечер. В немногих ясных словах ma^itre Фохт объяснил обычный обиход конторы и те обязанности, выполнение которых возлагалось на Обенрейцера. Еще оставалось пять минут до восьми, когда было объявлено, что все предварительные инструкции уже даны.

— Я познакомлю вас с домом и конторой, — сказал ma^itre Фохт, — но должен сперва спрятать эти бумаги. Они получены от муниципальных властей и о них нужно особенно позаботиться.

Тут Обенрейцер увидел, что ему везет в розысках того помещения, где сохраняются секретные бумаги его хозяина.

— Не могу ли я заменит вас, ma^itre, — спросил он, — и спрятать эти документы, куда вы укажете?

Ma^itre Фохт тихонько рассмеялся про себя; запер портфель, в котором ему были присланы бумаги, и протянул его Обенрейцеру.

— Ну, хорошо, попробуйте, — сказал он. — Все мои важные бумаги сохраняются вон там.

Он указал на тяжелую дубовую дверь, густо усаженную гвоздями, в дальнем конце комнаты. Подойдя с портфелем в руках к двери, Обенрейцер к своему изумлению сделал открытие, что не было никакой возможности отворить ее снаружи. На двери не было ни ручки, ни засова, ни ключа (постепенное нарастание удивления!), ни замочной скважины.

— В эту комнату ведет еще вторая дверь? — сказал Обенрейцер, обращаясь к нотариусу.