Вот какая выпала ему судьба. Но он не жаловался, нет, он любил, задыхался от задушенной тайной страсти, впервые в жизни. Он думал: «Этого могло вообще не случиться. Я мог не знать ее, не увидеть, не встретить, я мог никогда даже не почувствовать ничего подобного тому, что сейчас переживаю. Какой ужас!»

Просто надо было взять себя в руки и ждать, ждать, ждать. Никто не мешает ему наслаждаться тем, что ему выпадает, тайно, блаженно, безответно. Он был смешон сам себе в роли подпольного сластолюбца, но что он мог поделать? «Работать — вот что, — говорил он сам себе, — ра-бо-тать».

А на работе тоже все было непросто. Собственно, сама-то работа шла нормально, даже хорошо. Тот метод расчетов, который он предложил и использовал в своей диссертации, оказался плодотворным, полезным, они обсчитали заново несколько узлов и получили интересные результаты, их группа оформила уже одно авторское свидетельство, и готовилось второе. Но тут произошла досадная история. Роману позвонил Ивлиев, фигура известная, значительная, заведующий лабораторией смежного института, и попросил срочно к нему заехать, дело не терпело отлагательства. Роман удивился: никаких особых контактов с лабораторией Ивлиева у него никогда не было, а начинать их он не был полномочен, да и не интересовался тематикой Ивлиева. Об этой тематике знал он кое-что от аспиранта Ивлиева — Рыбачкова, который однажды приезжал к нему с каким-то письмом знакомиться с работой Романа. Работа эта была ему совершенно не нужна, потому что диссертация его была уже практически закончена и пересчитывать все сначала по методу Романа не имело никакого смысла. Однако Рыбачков расспрашивал обо всем с горячим интересом, он сразу ухватил суть работы Романа, понял, что применять ее можно практически везде, в ней важен был сам принцип, и поэтому она оказывалась не просто методической, а открывала целое новое направление исследований. Но тогда все разговором и закончилось, а теперь Ивлиев срочно вызывал Романа к себе.

Роман поехал со смутным чувством ожидания неприятностей и не ошибся. Все было странно. Солидная секретарша колыхнулась ему навстречу, встала и открыла дверь в кабинет, и Ивлиев в кабинете был один, явно ждал Романа, и тоже поднялся ему навстречу, высокий, громоздкий, седой. Это было на него не похоже, Ивлиев был человеком крутым, распущенным, властным, его не любили и побаивались. Он был из тех, кто не понимает власти без грома и крика, а сейчас перед Романом был сахар медович. Он усадил Романа в кресло и своим высоким бабьим голосом, так не подходившим к его внушительной фигуре, стал расспрашивать Романа о делах в институте и его, Романа, делах в частности. Роман отвечал скованно, неопределенно, ожидая, когда же он перейдет к своему интересу, и Ивлиев перешел:

— Вот в чем дело, Роман Алексеевич…

— Александрович… — поправил Роман.

— Так вот в чем дело, Роман Александрович, мне предложили написать книгу, монографию. Это будет большая, солидная книга, которая обобщит все накопленное за последние годы, книга уже в плане. Так вот, чтобы сразу взять быка за рога, я хочу использовать в ней ваши материалы. Вы знаете, как я вас высоко ценю. Правда, ваша методика не так уж нова, но в отечественной литературе вы… безусловно… Словом, я приглашаю вас быть соавтором одной из глав, вот ознакомьтесь с планом монографии, он уже утвержден ученым советом.

Роман растерянно взял одинокий серый листок и пробежал его глазами. Так он и знал. Книга вся, целиком, была посвящена его проблеме, а его приглашали участвовать в одной убогой методической главе. Да, Ивлиев не терял времени даром, он разобрался в проблеме как следует, ничего не забыл, ничего не пропустил, все оценил по достоинству, это был наглый грабеж. Зачем он позвал Романа, чего хотел от него? Дополнительных материалов? Но все основные данные были опубликованы в статьях, все подробности были в диссертации, а проблему в целом и ее значение Ивлиев прекрасно почувствовал сам. Какая альтернатива была у Романа? Стать соавтором, имя которого будет напечатано в конце, в оглавлении, мелкими буквами, или оказаться совсем ни при чем. Конечно, согласись он — к Ивлиеву вообще не может быть никаких претензий, они написали монографию вместе…

Роман поднял глаза. Ивлиев сидел как ни в чем не бывало, улыбался большим расплывчатым щербатым ртом, белые брови вопросительно-приветливо приподняты:

— Ну так что?

Роман покачал головой:

— Нет, Владимир Иванович, мне ваше предложение не подходит.

— Ну, на нет и суда нет, — удовлетворенно откликнулся Ивлиев и сразу торопливо стал подниматься из кресла.

— Правда, я не уверен, есть ли у вас моральное право на такую монографию, — решился Роман и тоже поднялся.

— Моральное право? Ха-ха-ха, — Ивлиев захохотал и стал радостно хлопать Романа по плечу. — Какой вы, однако, странный, наивный человек, неужели вы думаете, что что-то в науке принадлежит вам или мне, наука не знает границ, я пишу монографию, ее будут читать ученые, на ней будет учиться молодежь, а вы хотите хранить свои секреты для одного себя и вместо славы обретете безвестность. Кому нужна ваша кубышка?

— Но ведь вы беретесь за чужую тему.

— Ну вот вы опять, — сказал Ивлиев плачущим бабьим голосом, — чужое, свое… Это наука, это общее. И, кстати, у меня есть статья с Рыбачковым, довольно обширная работа, и, между прочим, опубликована еще до вашей защиты. Не читали? Не может быть. У нас многие, многие выводы совпадают. Я думаю, вы читали, просто, знаете ли, уверен…

— Не хотите ли вы сказать, Владимир Иванович, что это я воспользовался вашими данными?

Ивлиев вдруг побагровел, улыбка сбежала с его лица, и оно сразу стало злым, барственным.

— Ну, знаете, Ивановский, вы переходите все границы, где вы воспитывались? Я, понимаете ли, не мальчик, чтобы выслушивать ваши грязные намеки. Я сделал вам серьезное, солидное предложение, а вы грубите, разводите какие-то склоки. — Он помолчал и вдруг выкрикнул своим пронзительным противным голосом: — Склочничать нехорошо, стыдно, молодой человек!