— Так значит, вы не всё сказали ребятам?

— А кто вообще говорит всё? И что такое «всё»?

— Вы сегодня говорите загадками, Джим. На вас это не похоже.

— Ладно, Крейг, пока вам придётся поверить мне и так — и возможно надолго.

Вечерние газеты уже вовсю обыгрывали сенсацию дня. Первая страница «Дейли ньюс», этой самой популярной газеты Вашингтона, кричала огромными буквами: Джим решил не баллотироваться! Этот же материал начинал последнюю страницу вашингтонской «Ивнингстар»: статья открывалась заголовком «Маквейг действует по Шерману! Он остаётся сенатором!» Один нью-йоркский приятель позвонил Карлсону по телефону и прочёл заголовок из «Уорлд телегрэм»: «Маквейг вышел из игры! Кого выпустят вместо него?»

В пресс-галерее Сената Крейг Спенс хмуро посмотрел на портативную машинку, почесал лысину и забарабанил по клавишам двумя пальцами. Он начал ежедневный отчёт для синдиката, который этой же ночью телеграфирует его слова в сто пятьдесят газет мира, от Джерсей-сити до Гонолулу…

«Настоящая причина, по которой сенатор от штата Айова Маквейг неожиданно снял свою кандидатуру, рассматривавшуюся руководством демократической партии США для выборов на пост вице-президента страны, может остаться невыясненной ещё в течение многих лет.

В будущем какой-нибудь профессор истории, несомненно, упомянет об этой причине в своей скучной и сухой книжке, которую никто наверняка не станет читать, потому что это уже никому не будет интересно. В этом и заключается трагедия всякого политического события.»

Тем временем мысли самого Маквейга целиком сосредоточились на будущем, от которого его отделяло всего лишь два дня, — на встрече в четверг, с которой, как с величайшими предосторожностями сообщил ему по телефону О’Мэлли, всё было улажено. Изолировав себя от персонала категорическим распоряжением, чтобы его ни в коем случае не беспокоили, Джим сидел за столом своего кабинета и пытался мысленно построить ход юридического процесса гражданина Джемса Маквейга — истца — против президента Марка Холленбаха — ответчика. Чем больше он думал, тем яснее вставали перед ним тяжеловесный и медлительный заместитель председателя Сената Никольсон и язвительный, находчивый Фред Одлум. Захотят ли они разбираться в его сложной и путаной истории? Другое дело Каваног. Отличающийся рассудительностью и жаждой докопаться до истины судья по крайней мере трезво взвесит все обстоятельства за и против. О’Мэлли был уже наполовину убеждён, это Джим знал совершенно точно, но О’Мэлли и пальцем не пошевелит, пока остальные не потребуют от него решительных мер. Джим сознавал, что ему, во что бы то ни стало, нужно убедить неповоротливого Никольсона и циничного Одлума, но сознавал и то, что они не поверят ему, пока своими ушами не услышат показаний Риты и не увидят выражения её лица при этом. Другого выхода не было. Она должна явиться на это совещание в четверг вечером.

С трудом удалось ему дозвониться к ней на работу. Телефонистка объяснила, что телефон в приёмной Джо Донована занят из-за сенсационного сообщения сенатора Джемса Маквейга. Рита взяла трубку телефона и молча приготовилась слушать.

— Рита! Мне нужна твоя помощь! Случилось нечто весьма важное, касающееся безопасности нации. В четверг вечером должна состояться встреча нескольких весьма влиятельных людей, и я прошу тебя пойти туда вместе со мной и повторить там всё, что ты слышала от президента Холленбаха об этом Дэвидже, чикагском банкире. Я понимаю, что прошу многого, Рита, но пойми, это необходимо для безопасности всей страны!

— Я не повторяю своих бесед с президентом. И, вообще, всё это мне очень не нравится.

— Но пойми, Рита, это очень важно. Поверь мне…

— Поверить тебе? Последнее время ты действуешь в высшей степени странно! А твоя пресс-конференция — это уж предел всему! Только стал входить в силу — и вдруг ни с того ни с сего всё прекращаешь.

Маквейг устремился в открывшуюся лазейку:

— Ты ведь знаешь, почему я так поступил, Рита! Как мог я рисковать твоим именем после проверки ФБР? Я понимаю, ты сейчас расстроена, но отдай мне, по крайней мере, должное в том, что я, как мог, пытался защитить тебя!

— Я знаю, Джим. Правда, тебе приходилось думать ещё и о себе, и о своей семье!

— Не отрицаю, Рита.

— Значит теперь, когда ты сошёл с беговой дорожки, всё стало на прежние места, да, Джим?

— То есть?

— Раз уж мы с тобой всё равно попали в досье ФБР, то нам терять уже нечего, так ведь?

Он вспомнил, как рыдала в ту ночь Марта, и ему захотелось снова и снова твердить, что с Ритой всё кончено, но потом он вспомнил, как отчаянно нужна ему Рита для вечера в четверг.

— Да, теперь нам, пожалуй, терять нечего!

— Мне очень жаль, что вчера я так вышла из себя, Джим.

— Забудь об этом, детка. Но что касается нового дела, то помни — ты должна поехать со мною в четверг!

— А с какой целью это всё делается?

— Пока я не могу ещё тебе объяснить. Тебе просто придётся мне поверить. Когда-нибудь потом я всё тебе расскажу.

Она долго молчала, и он слышал только её прерывистое дыхание:

— Будь ты проклят, Джим! Ты вошёл в мою кровь навсегда, и ты хорошо это знаешь! Иногда я проклинаю тот час, когда тебя встретила.

— Но ты придёшь, Рита?

— Да, Джим. Приду ради тебя.

— Спасибо, детка! Ты даже не представляешь, как я тебе благодарен!

— Перестань!

Голос её вдруг снова стал прежним, официальным. Тем не менее, она всё же чмокнула в трубку, посылая ему поцелуй.

Джим положил трубку на рычаг и тогда только заметил, что ладони его вспотели. Ничего не скажешь, потрудиться пришлось порядком. Он сыграл на её чувствах, дав понять, что страсть их ещё может разгореться с новой силой. Он чувствовал себя подлецом, но сейчас он был готов на всё. Рита должна быть у Каванога. Без неё ему вряд ли удастся убедить Никольсона и Одлума. Теперь, что ни говори, такая возможность есть.