— Я не видел такого человека, который забивал бы собственный глаз песком и грязью. Но я видел таких бойцов, у которых оружие грязное. А мы все дали клятву беречь свое оружие, как свой глаз. Я иду в бой и не оглядываюсь назад, потому что я знаю: если враг пересилит меня, вы придете на помощь. Но если у вас плохое оружие, оно обманет вас, а враг зарежет меня, и вы будете его пособниками. Так скажите мне теперь: смеет ли боец, у которого оружие не в порядке, честно смотреть в глаза своему товарищу?

Киля мечтал соорудить глушитель для пулемета. Короткие часы отдыха он просиживал в оружейной мастерской и конструировал глушитель. И он добился своего: его глушитель гасил звук выстрела почти наполовину.

Ганси воевал всеми силами своего ума, сердца, рук. Он говорил:

— Фашист не зверь. Он хуже зверя. Я не придумал для него самого поганого слова, но еще придумаю.

Вместе с командиром отделения Давидом Нипаридзе Ганси ходил в разведку глубоко в тыл врага.

Затаившись в овраге возле шоссе, Ганси бил по немецким транспортам точными, короткими очередями.

И никогда не дрогнула рука Кили во время прицела. Это про него теперь могут сказать нанайцы, что, когда нанаец целится, можно вырезать у него из спины кусок мяса — и нанаец не дрогнет.

Так воевал с врагами Родины сын нанайского народа гвардеец Ганси Дмитриевич Киля, комсомолец из села Троицкое, что стоит на берегах студеной реки Амур.

1942

— Измайлов! Говорят, тебя сегодня чуть было вороны не сшибли.

Измайлов, бережно накрывая мотор самолета стеганым чехлом, благодушно соглашался:

— А вы что думали? Еле выскочил.

— Как это ты без кислородного прибора летаешь? — удивлялся капитан Лютов. Обернувшись к летчикам, Лютов значительно произносит: — Иной раз метрах на двухстах идет. Подумать! Голова кружится.

— А правда, Измайлов, когда ты в Туле сел, тебя милиционер оштрафовать за нарушение правил уличного движения собирался?

— Что милиционер! Пусть лучше расскажет, как он к немецкому штабу подрулил. И знаете, ребята, — с деланным возмущением говорит румяный пилот с девическим лицом и висящими на спине, как косы, проводами от ларингофона, — часовой ему — на караул, а он, грубиян, — гранатой.

— Так ведь туман же был, — оправдывается Измайлов и застенчиво улыбается.

Измайлову приятно, что с ним, рядовым пилотом, летающим на гражданской машине, прозванной «гроб с музыкой», так запросто разговаривают боевые летчики, имеющие почти каждый на своем личном счету по нескольку сбитых вражеских самолетов.

Окружив Измайлова, летчики ведут его к себе завтракать.

Он выглядит немного смешно, этот пилот, среди нарядных, подтянутых рыцарей воздуха.

Измайлов одет в толстую куртку, как–то по–извозчичьи низко подпоясанную. На голове не шлем, а меховая ушанка. На ногах валенки. А из кармана стеганых штанов торчит зеленая ручка гранаты.

Он идет переваливаясь, толстый, неповоротливый. Над ним подшучивают, а он спокоен и рассудителен.

Конечно, правда — когда по нему стеганули из зенитного пулемета, он кое–как дотянул до деревни и там с каким–то плотником чинил пробитые плоскости. И ничего тут обидного нет, если помогал плотник. Не было бы плотника, так он еще кого–нибудь попросил бы помочь. Какая разница!

Когда Измайлов разделся, он оказался худеньким пареньком лет двадцати.

У летчиков за столом всегда шумно.

Во время завтрака досталось капитану Лютову. Утром он таранил М-110. Таран был произведен на большой высоте и не совсем удачно. Лютов вынужден был покинуть свою разбитую машину. Падая затяжным, он увидел внизу также спускающегося на парашюте вражеского летчика. Лютов подобрал стропы, затем, приблизившись к нему, вытащил пистолет и стал стрелять. Гитлеровец, в свою очередь, также начал его обстреливать. Дуэль парашютистов закончилась на земле.

Лютов пришел на аэродром с синим пухлым шрамом на щеке и с планшетом вражеского летчика в руках, сердитый и раздраженный.

Измайлов внимательно прислушивался к шумному розыгрышу Лютова и среди едких насмешек тщательно запоминал то деловитое и неповторимое, что составляет хороший стиль летного мастерства.

Дискуссия, несмотря на свою необычную форму, раскрывала самые изысканные тонкости пилотажного мастерства, непостижимые для постороннего. И когда адъютант командира части принес пакет, Измайлову очень не хотелось уходить, не дослушав спора до конца.

Никто перед полетом не давал Измайлову ни метеосводок, ни прогноза погоды. Он — связной и должен летать всегда: ночью и днем, в туман, в буран, в снегопад. А если на него нападет «мессершмитт», у него нет оружия, чтобы отбиться. Уйти он тоже не может: у него мизерная скорость. Единственное, что может сделать Измайлов, — нырнуть вниз, куда придется, и постараться при этом не очень сильно поломать машину, самому остаться целым, спасти документы и успеть доставить их во что бы то ни стало вовремя.