Безуглова подробно докладывала. Балуев задумался, потом сказал:

— В мои молодые годы, когда кино шло, специально человека назначали вслух надписи читать для неграмотных. Люди пешком двадцать — тридцать верст ходили, чтобы на экран поглядеть. Глядели, как на чудо. Переживали, как взаправдашнюю жизнь. Нынче наш народ по всем показателям в коммунизм входит, а ты мне про всякие житейские подробности из жизни мелких людей рассказываешь.

— Да разве я виновата! — обиделась Безуглова. — Я, как вы просили, только содержание рассказала.

— Ну ладно, — сказал Балуев, — будем наличными средствами в своем деле обходиться. Я вот тут накидал тексты для наглядной агитации, послушай.

Павел Гаврилович надел очки, откинулся на табуретке и, держа на вытянутой руке листок, прочел торжественно:

«Знаете ли вы, что газ — самое экономичное топливо? Он дешевле угля в двенадцать раз и керосина — в семь раз». И еще для полной конкретности добавляю: «Литр воды, вскипяченной на газе, обходится 0,9 копейки, на керосине — 6 копеек, а на дровах — 11 копеек». Теперь сразу обобщение: «Жители трех крупных газифицированных городов экономят в год благодаря газу 350 миллионов рублей». Теперь факт уже не бытовой, а государственный: «Одна газовая скважина дает в сутки количество топлива, равное тысяче тонн угля». Перспектива: «Только в одной Саратовской области хватит газа на сто лет. А сейчас по стране выявлено более ста пятидесяти мощных газовых месторождений». Ну как, убедительно? — Приказал: — Тогда возьмись с ребятами, размножь и расклей вроде плакатов. — Пожаловался: — Прогноз получил на выпадение больших осадков. Значит, снова наше болото промокнет. — Вздохнул мечтательно. — Мне бы кинокартину сейчас вроде «Комсомольска», что ли! Не считаются киношники с хозяйственниками. Самостоятельно приходится объяснять коллективу, что одоление природы — факт неизбежный, но что он возвышает души, когда ясна конечная цель.

Помолчали. Изольда сказала потупившись:

— Павел Гаврилович, я с Игорем виделась, на обратном пути к нему заезжала.

— Так, ну и что?

— Я ведь знаете почему это сделала? Чтобы он из–за меня не переживал. Не хочу, чтобы он обо мне думал, будто я какая–то несчастная была.

— А что тут плохого, если человек о другом думает? Это всегда лучше, чем только о самом себе.

— А мне просто не хочется…

— Вот и зря, — сказал Балуев, — от этого только на душе жир наращивается. — Поправился: — Не о тебе речь, а вообще о людях. Гладкая жизнь не бывает. Теперь, когда мы норму человека так завысили, каждый от другого полную высоту души требует; никакого снижения на духовные ценности, понятно? Внимание к человеку — это одно, а умиротворенность — это совсем другое. Благодушие, оно вроде равнодушия. — Заключил уверенно: — Нет, несчастные люди есть, но чем больше о них думать, тем меньше их остается. — Спросил, отводя глаза: — А как Терехова? От сырой погоды самочувствие у нее, должно быть, неважное?

— А вы разве сами не знаете? — улыбнулась Изольда и смутилась.

— Вот видишь, самой стало неловко, — покачал головой Балуев и упрекнул: — Не так ты про нее думаешь, не так. — Закурил, признался: — Конечно, вообще я лично к ней расположен, ну, а почему же вы ее не признаете? Одинокий товарищ. Это же факт? Сколько подруг–летчиц у нее погибло! Допустим, то, что вы про меня с ней думаете, — правда, хоть это совсем не правда. Разве нельзя вам поближе к ней держаться, даже если неправильно она, с вашей точки зрения, себя ведет? Сказать задушевно, просто, как подруги про такое разговаривают. А то — бойкот! Это что ж такое? Толкать человека на плохое, если считали, что он плохо поступает? — Наклонился, погасил папиросу о каблук, произнес глухо: — Так ты передай девчатам: Балуев сказал, все это неправда. — Задумался: — И никогда правдой не будет, хотя она мне и нравится. Вот уедет она от нас, а помнить я ее все равно буду. — Он застенчиво улыбнулся. — Ну хоть помнить начальник свою подчиненную имеет право? Или, может, и этого нельзя?

— Павел Гаврилович, — взволнованно сказала Изольда, — вы хороший, и мы вам верим, что вы хороший! Мы просто ее нехорошей считали.

— Вот и зря. И вообще людей, получивших патент на одно хорошее, нет. Человек, он сам для себя разный бывает. Ему самому с собой одному не справиться. — Развел широко руками. — А когда он вот в такой куче людей живет, глядишь, что–нибудь путное из него получается. И даже сам собой он иногда доволен бывает, — не удержался от хвастовства Балуев и, почувствовав, что Изольда это заметила, сказал сухо: — Ну вот, спасибо за информацию. Поговорили. Привет. — Взял телефонную трубку, вызвал переход через Лучанское водохранилище, где он собирался опускать дюкер прямо со льда, что сулило большую экономию, и начал допытываться у прораба, как нарастает прочность льда и какими способами они там проверяют эту прочность.

— Снег сгребайте, снег! — кричал в трубку Балуев. — Снег как одеяло на льду! Сгребайте! Заливайте водой, наращивайте плотность, тогда через неделю и приступим! Я вам Фирсова денька на два пришлю. Он во время блокады Ленинграда на Ладожском озере лед для дороги обследовал, имеет опыт. А я тут без него покомандую, отдохнет без начальства.

Лицо Балуева было сосредоточенным и даже более воодушевленным, чем тогда, когда он говорил с Безугловой о всяческих сложных проблемах жизни. В производственных вопросах Балуев никогда не утрачивал самоуверенности, любил повелевать и не скрывал, что ему очень нравится быть начальником.

В сельпо поступили в продажу чехословацкие фетровые шляпы. Неизвестно, кто первым совершил соблазнительную покупку, но скоро у дощатой будки хоздесятника Вильмана образовалась очередь. Вильман озабоченно проминал шляпы желающим и предавался воспоминаниям:

— До двадцатых годов ношением шляп занимались или сумасшедшие, или граждане, еще не достигшие лояльного состояния по отношению к Советской власти. Во времена нэпа шляпы росли, как поганки, на гнилой почве частной торговли и спекуляции. Потом словом «шляпа» стали называть хозяйственника, неспособного твердо проводить политику партии. Модной сделалась фуражка. Шляпы носили из принципа только некоторые интеллигенты. Но что мы видим сейчас? Началась полная путаница. Головной убор уже ничего серьезного не означает. Важно одно — что под ним.

Протягивая Марченко промятую тарелочкой зеленую шляпу, советовал:

— Ниже двух пальцев до бровей натягивать не следует. Должна сидеть на голове независимо.

Виктору Зайцеву сказал:

— Правильно купил черную. Студент–заочник, законспирированный под рабочего. — Произнес: — Готовить уроки на производстве, без отрыва от науки, — это же только мы можем.

И лишь старшина водолазной станции Бубнов не позволил Вильману проминать шляпу:

— Зачем вещь мять? Ее и так красиво носить можно. В промятину дождь и пыль только собирать.