Альбом сползает с моих колен и падает на пол.

Фотографии рассыпаются по полу и я испуганно смотрю в сторону кухни.

Мать ничего не услышала, она все еще возится там.

Делает что–то такое, что собиралась делать и чему мой приход не помешал.

Я начинаю быстро запихивать фотографии обратно, путая все эти периоды ее жизни, мне важно другое — замести следы, сделать так. чтобы альбом хотя бы внешне был в порядке.

И я обнаруживаю, что из альбома выпал еще маленький черненький конвертик.

В таких продают фотобумагу.

Размеры конверта зависят от формата листа бумаги.

Я помню, что есть 9х 12, хотя могу и ошибаться.

Есть еще 13х 18, это я помню точно.

Этот маленький, видимо, 9х 12.

Я беру его в руки и чувствую, что в нем совсем немного снимков.

Чахлый и тощий черный пакетик.

Щеки у меня пылают, вот только непонятно, от чего.

Я смотрю на дверь в кухню, мать там и не собирается выходить.

И я достаю фотографии из пакета.

Быстро просматриваю их, а потом убираю в конверт и прячу в сумочку.

В свою сумочку, даже не думая о том, что мать может их хватиться.

Если хватится, то я что–нибудь придумаю.

Но потом.

Я убираю альбом обратно на полку в сервант и иду на кухню.

— Нашла? — спрашивает мать.

— Нет, — отвечаю я, и добавляю: — да я особенно и не надеялась, просто захотела тебя повидать.

— Угу, — говорит мать.

— Я пошла, — говорю ей, идя в прихожую и крепко держа сумочку, будто ее могут вырвать из рук.

— Так обедать не будешь?

— Нет, — отвечаю я в очередной раз и начинаю одеваться.

Туфли, плащ, сумочка все так же при мне, как и боль в левой половине головы.

Я закрываю дверь и начинаю спускаться.

Вниз по лестнице, с четвертого этажа.

Слышно, как мать поворачивает ключ в замке.

Я дышу тяжело, мне хочется скорее убежать.

Хотя ноги не слушаются, а коленки подгибаются.

Я останавливаюсь на площадке между вторым и третьим этажом и лезу в сумочку.

Мне надо покурить, мать не курит и не любит, когда курят у нее дома.

Я достаю сигарету, закуриваю и вдыхаю в себя дым.

И снова смотрю в сумочку.

Я могу взять этот черный пакет в руки, достать из сумочки, вынуть из него фотографии, подойти к окну и внимательно рассмотреть при дневном свете.

Тусклом и сером из–за падающего снега.

Падающего и тающего под ногами, потому что — весна.

Но я и так хорошо запомнила их.

Мне хватило несколько мгновений, чтобы они запечатлелись в памяти.

Тем более, что их немного.

Всего три.

Три маленьких, черно–белых фотографии.

Очень старых.

Я не знаю, почему мать их сохранила, я бы себе такого не позволила.

Никогда.

Но я знаю, что никогда не спрошу у нее ничего об этом человеке, потому что она мне все равно не скажет правды, раз не говорила ее все эти годы.

Хотя это уже не важно.

Важно то, что я нашла, что хотела.

Нашла и украла, положила к себе в сумочку и сделала ноги.

Ноги снесли меня с четвертого этажа до площадки между вторым и третьим и встали.

В них появилась слабость, и я была вынуждена закурить.

На первой фотографии — моя мать, в том виде, в каком меня так и не смог ни разу заснять мой муж.

Молодая, голая, с очень красивым телом.

Какое и должно быть, когда тебе восемнадцать лет.

Или чуть больше.

На другой — мужчина.

С хищным носом и полными чувственными губами.

Ему под тридцать, а может, чуть за.

То есть, он примерно на десять лет старше моей матери.

И он одет.

Он в костюме и при галстуке, фотография из тех, которые называют официальными.

И я точно знаю, что это — мой отец, потому что на этой фотографии он очень похож на меня.

Гораздо больше чем там, в левой половине головы, где внезапно начинает появляться узенький лучик света.

Хотя боль не отступает, она просто становится глуше.

А вот третья фотография самая интересная, на ней все тот же мужчина и юноша, почти мальчик.

И это фотография крест накрест перечеркнута красным карандашом. С нажимом. За которым — ненависть.

И я даже знаю, чья.