Я подхожу к двери, на ней все тот же номер, что и тогда. когда я жила здесь. Квартира «31». 3+1=4. Если разделить на два, то будет два. Если умножить на два, то восемь. Дурацкая привычка считать цифры, умножать, делить, складывать и вычитать. И звонок все тот же, справа над косяком.

Если бы у меня был отец, то он ждал бы меня и волновался, и смотрел с ненавистью на того, кто провожал бы меня до дверей. Но я этого точно не знаю, так как этого у меня не было. У меня есть только отчество и ощущение того, что в старом толстом альбоме с фотографиями, который лежит у матери на полке серванта, я найду то, чего мне не следовало бы находить. Потому что всегда есть что–то такое, о чем лучше не знать. Можно догадываться, можно предполагать. Но знать не стоит, хотя именно для того, чтобы знать, я пошла вчера к Седому.

Вот только комната в левой половине головы по–прежнему пуста.

Не видно ни стола, ни двух кресел, ни шкафов с книгами и компакт–дисками.

И мужчины в кресле–каталке тоже не видно.

Если они все еще пьют кофе, то делают это в темноте.

Полной темноте, отгородившись от моей головы плотными, тяжелыми шторами.

За этими шторами сейчас мой муж, пожилой мужчина в кресле–каталке и молодая женщина в зеленом свитере с рыжими волосами.

Я нажимаю кнопку звонка, слышны шаги матери.

Когда–то в этой квартире мы жили втроем, потом в ней остались мать с братом.

Потом брат женился и туда въехала его жена.

Потом брат купил квартиру и мать осталась одна.

Со своей старой мебелью, старым телевизором и старыми фотографиями.

И своим постаревшим телом.

Которое когда–нибудь напомнит мне мое.

Когда–нибудь, когда матери, вполне возможно, уже не будет в живых.

А мне будет за пятьдесят, и на моем лобке уже будут седые волосы.

И я пойду в ванну и случайно посмотрю на себя в зеркало.

И подумаю о том, как я стала походить на мать.

Если, конечно, я доживу до того дня, а это зависит прежде всего от того, действительно ли он хочет меня убить.

Мать открывает дверь и я вхожу в квартиру.

Левая половина моей головы все еще мертва.

Единственное, чего я хочу — как можно скорее добраться до фотографий.

Хотя больше всего ненавижу рассматривать семейные альбомы.

Рассматривать чужие семейные альбомы и показывать свои.

Это не тот вариант подглядывания, который доставляет тебе удовольствие.

Он вообще ничего не доставляет, разве что ощущение тлена.

И все тех же иллюзий, от которых никто из нас не может избавиться.

Иллюзий любви и смерти.

Живые люди, которых давно нет в живых.

Пусть даже они все еще живы.

Они живы и они любят, хотя они давно уже мертвы.

Хотя бы по отношению к тем, которые любили.

За окном становится темно — это снег повалил крупными хлопьями.

Весна, сошедшая с ума, весна, похожая на меня, подобная мне, шизофреническая, параноидальная весна, хотя всегда плохо понимала разницу между шизофренией и паранойей, я не врач, я просто сходящая с ума тридцатишестилетняя женщина.

Которая приехала к своей матери только за одним — найти в куче старых семейных фотографий одну.

Про которую известно все, кроме одного — есть ли она на самом деле или нет, видела ли я ее когда–то или это тоже — иллюзия.

Мать говорит мне, что я хорошо выгляжу и я киваю.

Если бы она знала, как я выгляжу на самом деле, то она бы ужаснулась.

За последние два дня я стала не просто другой, за последние два дня той меня просто не стало.

Стала, стало, в левой половине головы опять возникает боль.

Но меня это радует, слишком долго в той комнате было темно и пусто, слишком долго я ничего не видела и ничего не знала.

Видимо, у кубика Седого есть самозарядное устройство. Он разряжается от перенапряжения и потом вновь заряжается, но только от чего?

Скорее всего, раз он в моем теле, то от меня.

Хотя это правильно, потому что кубик — мужского рода, а значит он тоже меня нагибает и трахает.

— Будешь обедать? — спрашивает мать.

— Я только что завтракала, — отвечаю ей и опять смотрю в тот угол серванта, где пылится альбом.

Хотя он не пылится, мать акуратистка и у нее все всегда сверкает. Мне повезло, что она сегодня не на работе.

Но я не знаю, как взять альбом в руки.

Я не хочу, чтобы она мне задавала вопросы.