— Да и это что же, мир честной, за изгальство! Да и это где же искать управу на иродово племя! Да это где же было видывано… Да это где же было слыхивано…

Голос Фотевны крепчал, кулаки устремились к потолку и вот-вот готовы были обрушиться кому-то на голову. С поднятыми кулаками она пошла вдруг прямо на деда Наума:

— Это ты, старый хрыч, мутишь все! Это…

Большой черный Мокей загородил Наума Сысоича и оттолкнул Фотевну к порогу.

— Убивают! — пронзительно вскрикнула Сизеха.

За матерью не менее громко закричали дочки:

— Убивают! Батюшки, убивают!

Дед Наум и все присутствующие в избе Ерневых опешили.

Митя испугался перекошенных от злости лиц Фотевны и ее дочек и прижался к деду Науму.

Отдельных выкриков уже нельзя было разобрать.

Мало-помалу голоса дочек смолкли, и вновь стала слышна Фотевна.

— В суд! В су-уд! Мы еще потягаемся! В горячей бане… задушить хотели… Паром поиспрежгли… — выкрикивала Фотевна, обращаясь к сочувствию женщин. — Грабить средь бела дня!..

Она увидела на подоконнике Палашкин обуток, схватила его и спрятала под зипун.

Стремительный натиск сизевского «гнезда», крик, угрозы, ругань Фотевны так оглушили присутствующих, что никто и рта раскрыть не успел.

— А где он, змееныш распронесчастный? Подайте мне его, я его своими рученьками задавлю…

— На полатях он, мамынька, — пискнула кривоногая Сосипатра, углядевшая Терьку.

Симка, Палашка, Марьяшка и Соломейка кинулись было на полати за Терькой. Но ребята встретили их такими дружными ударами по пальцам и головам, что они с воем и руганью отступили.

— Изловлю, змея подколодного! Изловлю! — захлебываясь от бешенства, грозила Палашка.

— Ушонки испреоборву, волосенки испреповыдеру! — вторила ей Соломейка.

— Пойдемте, доченьки, мы еще потягаемся с разбойниками. Ишь они думают, городской у них, так и под голик загонять можно… На всех управу найдем! — уже в сенях гремела Фотевна, уводя за собой воинственную девью стаю.

Первым из оцепенения вышел Мокей.

— Ух, да не волк ли их искусай! — загрохотал он, охваченный буйным приступом смеха. — Пузынько лопнет!

Наум Сысоич поднялся с лавки и, все еще бледный, обратился к Анемподисту:

— Это что же, Анемподист, а?

Вонифатьич ощипывал бороденку и сидел потупившись.

— Я что… я ничего, Наум Сысоич, — начал он. — Сам ты, видно, старец Христов, кащу-то заварил. Сердце матери — сердце самарянки, раскипелось оно, сам знаешь, Наум Сысоич. Девок испрежгли, испредушили. Так ли я говорю, бабоньки?

Вонифатьич ласково уставился на кержачек.

— Суд-то на чьей стороне будет? В каких таких правах изгальство? — Анемподист Вонифатьич возвысил голос до угрозы, но на выручку все еще не оправившемуся деду Науму подоспел переставший смеяться Мокей.

— Да ты что хвостом крутишь, а? — гаркнул он своим могучим басом и подвинулся вплотную к Анемподисту.

С полатей спрыгнули Терька, Зотик и Вавилка. Возбужденно сверкая глазами, ребята обступили Вонифатьича. Позорное чувство страха, пережитого только что при молниеносном натиске исступленной Фотевны с дочками, сменилось неудержимым стремлением смыть позор.

— Шкурину испортили — и нас же в суд? След срезали при понятых! — выскочил вперед Терька.

— Путайся тут! — оттолкнул Терьку Мокей и продолжил: — Да ты что за бабью-то спину хоронишься, а?

Пестимея Мокеиха и вдова Митриевна тоже неожиданно подступили к Анемподисту:

— Вон вы как! Сами кругом виноваты, а на людей…

— Меня летом обдурили!

— Меня зимой обобрали!

Женщины все громче и громче начали припоминать Вонифатьичу и его дела и дела Фотевны с дочками:

— Да она у меня курицу поленом захлестнула.

— Да она моего кабашка кипяченой смолой ошпарила: так весь бок и зачервивел…

— Да она…

Анемподист Вонифатьич растерялся так, что совершенно утратил способность защищаться.

— Мир честной… Ангельчики всеблагие… — поворачивался он то к одному, то к другому.

Зотику, Мите, Вавилке и особенно Терьке тоже хотелось кинуться к Анемподисту и высказать ему свою обиду, но взрослые так плотно окружили Сизева, что они только со стороны наблюдали, как он повертывался среди озлобленных выкриков то в одну, то в другую сторону, точно затравленный пес.

Митя удивился только одному: о его шкуре и отрезанных когтях присутствующие уже забыли.

— Сыночки праведные, да что же это? — плаксивым голосом оборонялся Вонифатьич. — Да ежели тут когтишки или куренка там какая-то… да я…