Митя сидел в просторной горнице за столом и, сурово нахмурив брови, спрашивал что-то у Анемподиста. Фотевна Сизеха и все ее девять рыжманок стояли у двери; каждая озабоченно подпирала рукой щеку.

Амоска оторвался от окна, повернулся к стоявшим у забора ребятам и таинственно поманил их пальцем. Озираясь на ворота, один за другим забрались на завалинку Вавилка, Зотик и Терька и так же осторожно, из-за косяка, уставились в окно.

Во всех движениях ребят чувствовалась настороженность воробьев, подбирающихся к зерну, окарауливаемому зорким сторожем. Повернись он, сделай только намек на движение — и стая вспорхнет и рассыплется в разные стороны… Но ни Фотевна, ни дочки не замечали ребят. Только Сосипатра, стоявшая близко к окну, показала Амоске язык.

Амоска ответно выставил кулак и погрозил ей.

Сосипатра спряталась за подол материного сарафана.

…Сизевы сидели за столом, когда вошел к ним Митя Шершнев.

— Хлеба-соли с нами, ангельчик господень! Симка, медку принеси осотинку, — не слушая возражений Мити, приказал Анемподист.

Митя вторично и еще более решительно отказался.

— Гнушаешься трапезы с нами, ну так хоть медком побалуйся, — пропела Фотевна, подвигая на край стола тарелку с золотистой сотиной меда.

Митя отказался и от меда.

— Беда-то, беда-то какая! — громко вздохнула Фотевна.

— Беда-то, беда-то какая! — в один голос пропели дочки.

Митя полез в портфель за карточками и, оглядываясь, спросил:

— Где бы тут присесть у вас с бумагами?

Анемподист Вонифатьич торопливо вылез из-за стола и распахнул дверь в соседнюю комнату.

— В горенку, в передний угол просим милости гостенька дорогого, — ласково пригласил он.

— Проходи-ка, проходи-ка, — кланялись враз рыжманки.

Не глядя ни на кого, Митя прошел в угол, заставленный медными складнями икон, и сел на лавку. Анемподист стал рядом. Фотевна с дочками выстроились у порога.

Митя приступил к работе. При каждом ответе Анемподиста на заданный ему вопрос Фотевна и дочки, уставившись на Митю, хором добавляли:

— Чего уж там, ангельчик, сам видишь…

Митя, склонившись над карточками, старательно заполнял графы. Его мутили устремленные на него взоры рыжманок, шумело в голове от их плаксивых причитаний.

«Они гипнотизируют меня, должно быть», — думал он.

Анемподист Вонифатьич глазами отдал какое-то приказание Палашке. Склонившийся над карточкой Митя не заметил его безмолвных распоряжений. Терька же не отрываясь следил из-за окна за лицом Анемподиста. Палашка вышла на кухню, из кухни за дверь дома. Через минуту следом за Палашкой бесшумно выскользнула и Аксинья.

Терька спустился с завалинки и, крадучись вдоль забора, пошел за ними. Он сам еще не знал, зачем идет. Но что-то толкало его вперед. Мальчик продолжал идти, озираясь на раскрытые ворота Вонифатьичева двора, и вдруг замер. Ухо его уловило вначале скрип ворот у скотного пригона, а потом торопливый говор: «Чернуху, Пестряну, Беляну, Криворожку, Бусенку, Пузана, Рыжку, Чалку, Воронка, Белоножку, Мухортуху… Оставь только старую Белогубку — Виринейкину приданницу, годовушонок, нетелей…»

Голос Симки перешел в шепот, и Терька ничего не мог больше разобрать. Потом он услышал, как поспешно побежала одна из рыжманок к дому, а другая скрипнула запертыми воротами скотного двора.

Терька быстро решил, что ему делать дальше.

Переписав семью Сизова, Митя приступил к учету скота.

— Чего уж там, ангельчик, сам увидишь, — по-прежнему хором отвечали Вонифатьичевы дочки. Только теперь в голосах их уже явственно слышались нотки едва сдерживаемых слез.

— Симка! Симка! — уставился на запыхавшуюся старшую дочь и, словно не видя ее, загнусавил Вонифатьич. — Она уж тебе все покажет. Сам увидишь, какой я хозяин.

— Чего уж там, ангельчик, сам увидишь, — подтвердили слова Вонифатьича Фотевна и дочки.

Аксинья выступила вперед:

— Видимость одна — хозяйство наше. Свежему человеку кажется, будто бог знает что, а на самом деле — какие мы хозяева?

— Крупного рогатого скота выше трех лет сколько? — задал вопрос Митя и, сдвинув брови, взглянул на Аксинью, приготовившись записывать.

— Дойных, что ли? Темные мы, — уклонилась от прямого ответа Аксинья. Она поджала губы, подняла белесые глаза без ресниц к потолку: — Две дойные коровеночки… Одна-то будто добренька, а одна тень тенью — от старости, десятым теленком переходила.

Озадаченный Митя поставил в графу двойку.

Анемподист Вонифатьич внимательно наблюдал за движением его руки.

— Подтельничков, пиши, шесть, нетелишек пять, годовушонок шесть…

— Сколько, говорите, телят-годовичков?

Аксинья поняла оплошность, но вывернулась:

— Медведь двух осенью у нас дойных задрал, двух на убоинку забили. На виду наше хозяйство. На виду…

— Чего уж там, ангельчик, сам видишь, — пропели остальные.

— Он, может, не верит, — вмешалась Фотевна, глядя на Митю.