Шрифт:
«Пора!»
Он снова пополз в падь. Страшно ночью в лесу рядом с врагом: опасность чудится всюду. Храбрость не удивительна в бою, локоть в локоть с верным товарищем. Вот почему и послал командир отряда своего помощника, не раз в одиночку показавшего редкое хладнокровие и мужество.
Не дальше двух шагов, в занесенном снегом кусту, партизан услышал шорох: на Корнева в упор смотрели расширенные глаза. Часовой, очевидно, был напуган появлением белого привидения: партизан был в заячьем треухе и полотняном халате.
И странно: кроме испуганных глаз, ничего другого не заметил партизан.
…Гордею Корневу показалось, что часовой умер еще до того, как он бросился на него и прикоснулся к жесткой шее сильными, цепкими руками.
«Вот притча! Гнилое какое сердчишко!» — опуская в снег обмякшее, еще гибкое тело, испуганно подумал Гордей Мироныч.
Потом он сорвал с мертвеца ремень с подсумком и, расстегивая пуговицы полушубка, увидел, что на груди у часового белый треугольник: «Отличительный знак на ночь».
Корнев натянул тесноватый в плечах полушубок. Труп задвинул в снег.
«Постою, подожду полчасика».
Но полчаса ждать не пришлось. Из березовой рощицы показались два человека — сменный часовой и начальник караула…
Гордей Мироныч втянул голову в плечи, стараясь казаться ниже ростом. Под ногами людей хрустел снег. Ближе, ближе…
— Замерз, Авдеев? — негромко спросил один из идущих.
Партизан только хлопнул себя длинными руками по бедрам.
«Еще, еще напущу!.. — подавляя непреодолимое желание повернуться, шептал Корнев. — В самый раз!..» Круто повернувшись, партизан уронил проткнутого штыком часового на снег.
Усатый унтер-офицер вскинул руки кверху и, опускаясь на колени в снег, силился что-то крикнуть, но трясущиеся губы не повиновались ему, и он таращил испуганные глаза на партизана.
— Ползи! — указал Гордей Мироныч на промятую в снегу борозду. — Ползи! — и выхватил у пленного унтер-офицера винтовку.
Усач покорно опустился на снег и пополз, словно всю жизнь ползал по глубокому алтайскому снегу.
Глава L
Вечером Ефрем Варагушин позвал взводного казака Кирилла Лобанова.
— На ночь усилишь посты. Поставь надежных… Ребятам настрого накажи: на левый фланг выйдет Гордей Мироныч с беляком. Смотри! — Варагушин сурово сдвинул брови и, точно не доверяя, повторил: — Сам проследи. В случае чего — голову отвинчу…
Казак Лобанов, бок о бок провоевавший с Варагушиным всю германскую войну, одностаничник и сосед Ефрема Гаврилыча, удивился необычайной строгости командира и дорогой ворчал:
— Взводные, по-твоему, дураки у тебя… У взводных твоих голова для шапки, видно, излажена…
— Позвать отделенного Пальчикова! — крикнул Лобанов еще в воротах двора.
— Мишуха! Мишка! — закричало несколько голосов разом.
Из конюшни вышел молодой партизан.
— Чего орешь, батя? — спросил он взводного.
— Как стоишь? Как отвечаешь? — неожиданно закричал не остывший еще от обиды Лобанов, но потом махнул рукой, глядя на растерянное лицо молодого партизана. — Вот что, Мишка! Твое отделение, как самое боевое, ну, там и прочее… Смотри чтоб в оба! Чтоб заяц не проскочил! Гордей Мироныч с беляком вернуться должен. Ежели чего — морду искровеню, не посмотрю, что ты зятек мне.
— А баня как? Все отделение в баню собралось. Наш черед париться… Мужики веники раздобыли. Вошь обседлала — спасу нет. Рубаху тряхнешь над каменкой — лопаются, как гранаты… — начал было отделенный, но взглянул на взводного и направился на двор тетки Феклы, где слышались веселые мужские голоса и смех.
Алешу точно сдуло с полатей, где они лежали с Никодимом.
— Товарищ Пальчиков!.. Ефрем Гаврилыч… Андрей Иваныч… — заспешил Алеша, — мне разрешите… пожалуйста!.. Ну что вам стоит!..
Отделенный производил расчет людей на два полевых караула.
— Товарищ отделенный! — не отставал Алеша.
— Медведев! — позвал Пальчиков. — И где он, черт культяпый!..
Оказалось, что страдающий ревматизмом шестидесятилетний партизан Савел Медведев успел-таки уйти в баню.
Пальчиков повернулся к Алеше:
— Одевайсь!
Алеша быстро вскочил на полати, схватил валенки и полушубок…
Никодим вышел проводить друга и предложил Алеше свою шашку:
— Возьми, я не жалею…