Андрей чувствовал течение времени: ванна наполнилась пока на четверть, и можно не спешить. Он негромко постукивал, доверяя машине пробеганный день. Вдавливал клавиши, как задумчивые навек черепа, каждый череп с символичной буковкой, и эти черепа проваливались послушно. Вдавившись, клавиша снова выныривала, будто череп уже иного человека, но с именем на прежнюю букву.

Набивая слова, Андрей вступал в вечернюю связь со всем некогда жившим, бескорыстно сообщался с разнообразными душами, размазанными над городом среди сумерек, и почти примирялся с собственной пропажей.

Клавиши же с цифрами и прочими знаками казались ему черепами домашних животных.

Он гасил компьютер и шел в загрузившуюся ванну.

…пока не признался однажды:

— Мне на чужой труд глядеть завидно!

Щекотно смотреть: человек дом сколачивает или волосатой лапой, мутным ножищем сизо-бурое мясо кромсает. Завидно. Вредно для здоровья — чужой труд смотреть.

И в метро, очутившись в ранний час, завидовал: граждане преют от остановки к остановке. Люди-хваты, прочные, эластичные, кто впритык засел, кто за стержень уцепился, кто просто ступнями прирос, и хоть бы хны. Озабоченные, силой желания подгоняют вагоны, чтобы от пункта к пункту неслись, телились, а не мычали убого, странствуя с замираньями.

Где поезд по мосту пролетает, пускай не становится, на фиг мерцание реки, небеса, домики, зеленя, путаница птиц.

Обморок — это для барыньки утеха. У работящего нету лишних минут, чужд ему обморок.

А у Андрея все несчастья от времени.

Времени — пропасти!

Вены сузит, слух замкнет, зрение обволочет. И Худяков, чуя катастрофу, отвлекается. Ища спасения, с ненавистью зачитывается матовым листом:

Устроиться? Бредить подземельем, в сновидениях подкопы роя. Спросонья выводить корабль — и от залы к зале, штурвал сжав, развеваясь рубахой, кромсая вечную ночь…

Терзанье ноздрей миазмами.

Намаз маслом глаз.

Сердце не спросит, откажет. Шанс быстро отдать землице себя.

Нельзя Андрею в машинисты.

Стекла автобусной остановки белы от объяв. Только славянам. Куплю волосы. Сизым фломастером приписано число, к которому притягивать волосы. “В другие дни не беспокоить”. Кажется, это с луной связано, молодой, народившейся. Получается — волосы до пояса отпустив, в урочный час явиться на перекресток дорог к делягам, сверкающим бритвами? Таня балакает, примерно так ее бывший одноклассник делает. Полгода растит и с гривой расстается под свежей луной. Хохол. Андрей славянин, но азиат волосом. “Только славянам”, — присмотревшись, он понял: верхушка прежней объявы.

Значит, растить к волоску волосок — всем племенам задание.

А кем работать, волосы отъединив? Бетон мешать?

Дармовая, залетела в почтовый ящик газета. Зазывает менеджеров, маклеров, маляров. Глянув в оглавление, изумился. “П”. Едва ль популярная буква (пенал порочного переулка). А вакансий — дюжина!.. Восемь для “плотника”, четыре для “писателя” и одна — одна, как луна, одна, как Она, одна, как ода, для “поэта”-урода.

Писатели нужны пресс-релизов и рекламных проспектов. Стихотворца недостает пылких здравиц на юбилеи и проч. застолья.

— Срок неделя, — чей-то раздраженно-загадочный тон. — Вышлите Интернетом. Понравится — ответят.

Куплеты про помолвку экзотов, зрелой через край девицы и рэпера-тинейджера, Андрей набросал легко.

Последнее звучало пугающе и как-то правдиво, будто пробилась поэзия. Затем все смешалось:

И объяснил:

— Похабщина! Угомонись! Хочешь, чтоб я заболела? Любимый, ты несчастья на нашу голову манишь!

Стих стер.

Таня тоже писала. “Человек в раннем детстве зовет себя в третьем лице. Обычно столько страсти вложено в этот клич +Таня будет!”, +Андрей хочет!”, что так и слышно: ребеночек вкладывает в имя не одни представления о себе, но и большее, Божие присутствие…”

Из почтового ящика рекламные газеты стал отправлять прямиком в пластиковое ведро. И поймал себя на том, что работает. Включив замедленную съемку, со стороны взглянув, понял, что действует почти как почтальон.