Выйдя от Коравье, Ким вдруг понял, что неправильно ходит. Нельзя было начинать с этого конца улицы. На другом конце — звероферма, пошивочная, контора. Там весь народ, там сразу всех увидишь. Он спустился к океану и берегом поспешил на другой конец села — путь берегом был короче.

Спустя полчаса Ким уже стоял в проходе длинного барака зверофермы, и обступившие его молодые работницы наперебой говорили ему:

— Ким, ты сколько книжек прочитал — сто или тысячу?

— Ты сам собрание делай! Здесь делай. Мы слушать будем, лисички будут.

— Ким, ты когда жениться будешь? Почему не женишься?

Женщины галдели. В клетках, подвешенных вдоль стен, бегали, сидели, поскуливали лисицы. В нос бил удушливый запах гнилого мяса и прелой шерсти. А Ким, посмеиваясь, стоял среди женщин и отвечал по порядку на все их шпильки:

— Много книжек читал. Может, сто читал, может, больше.

— Я собрание делать не умею. Барыгин умеет.

— Рано жениться. Скоро в армию пойду.

Он понимал, что женщины подтрунивают над ним, но не обижался — что с них возьмешь, женщины есть женщины. Так, отшучиваясь от их колючих словечек, он и покинул звероферму.

Не доходя до пошивочной мастерской. Ким столкнулся с Гиуне — она шла с ведром к ручью за водой. Он остановил ее, обстоятельно рассказал о собрании, о приезде Барыгина и о том, по какому сигналу надлежит собираться в клуб. Поручил объявить об этом швеям и пошел в контору.

К его великому удивлению, там было пусто. На столах все разложено: бумажки, счеты, линейки — и нигде никого. Ким вышел на крыльцо и увидел вдалеке, возле магазина, толпу народа. Думая, что это приехал Барыгин, он поспешил туда.

Однако люди собрались не у магазина, а у дома Пепеу, и никакого Барыгина среди них не было. Ким подошел поближе и увидел в центре толпы самого Пепеу. Задрав к подбородку подол сатиновой рубашки, под которой скрывалась еще одна рубашка, белая (никогда раньше Пепеу рубашек не носил), и выпятив голый живот с красным продольным рубцом. Пепеу возбужденно выкрикивал:

— Видали, какой крепкий? — Он хлопал себя рукой по животу. — Это шов называется! Доктор три часа шил. Я спал тогда, как морж, ничего не слышал! Можно трогать, теперь не болит! Трогай, трогай, не бойся! Такой крепкий шов волк возьмет — зуб поломает!

— Можно трогать, — разрешила жена Пепеу и первой дотронулась пальцем до рубца, разделявшего сверху донизу живот Пепеу.

Все принялись осторожно ощупывать рубец. Ким тоже провел по нему пальцем. Рубец был твердый как камень, — значит, действительно крепкий. Потом все стали трогать рубец по второму разу и по третьему, а гордый Пепеу продолжал объяснять:

— Болезнь такая, язва называется. Доктор одну маленькую кишку резал, потом живот шил. Думаете, как живот шьют? Иголкой шьют, жилой оленя шьют.

Тут Ким, который запамятовал было о своем поручении, вспомнил о нем и громко сказал:

— Прячь свой живот, Пепеу, уже все видали! Сегодня Барыгин из района едет, собрание будет, потом кино без денег. Надо всем на собрание в клуб идти.

— Я кино не хочу смотреть! — возмутился Пепеу. — Я хочу дальше говорить, как меня доктор лечил!

Но у женщин внезапно пропал интерес к животу Пепеу и к тому, как его лечили. Они стали расспрашивать Кима о собрании и о том, какое будет кино.

— Еттувье радиолу громко поставит. Как поставит — надо всем идти, — объяснял Ким.

— Я радиолу слушать не хочу, у меня голова болит! — снова возмутился Пепеу, рассерженный невежливым поведением Кима. — Я про больницу говорить хочу!

Быть может, интерес к животу Пепеу возобновился бы, но в это время из магазина вышел Еттувье. Из кармана его брюк торчала фляга, а в флягах, как известно, держат спирт.

— Кто тебе сказал — я радиолу поставлю?! — крикнул он Киму, услышав его последние слова. — Ничего ставить не буду!

— Тебе Нутенеут так приказала! — прокричал в ответ Ким.

— Она для меня не начальник! Я сам себе начальник! — сказал Еттувье и пошел к клубу.

Ким тоже пошел, но в другую сторону — в сельсовет, к Нутенеут, чтобы окончательно выяснить, по какому же сигналу собираться. Женщины вспомнили, что их ждут недошитые кухлянки в мастерской и бумаги на столах в конторе, и отправились дошивать и дописывать, так и не поняв, кому же верить — Киму-агитатору или киномеханику Еттувье.

После этого насмерть обиженный Пепеу заправил в меховые штаны обе рубашки с больничными штемпелями на подоле (прощальный подарок медперсонала), натянул на себя телогрейку и снова улегся на шкуру. Жену он прогнал в дом, чтоб не мешала ему лежать и думать.