— Что вы имеете в виду, Ваше Сиятельство? — удивлённо спросил у неё ПОЭТ.

— Всё, — абсолютно всё! — раздражённо ответила девушка. — Мне противно всё: и это Графство с его бесконечными сухими степями, и этот мрачный замок, и эта бестолковая война, и эта чёртова Можжевеловка, и эти приторно-сладкие фрукты! Одно меня радует и утешает в данной ситуации. Как представлю себе разлагающийся, покрытый мухами и пронизываемый жадными червями, смердящий труп Третьего Графа с пробитой головой, так на душе сразу же становится легче! Значительно легче! Какая благодать охватывает меня в эти сладкие минуты!

Мы с ПОЭТОМ озадаченно и тревожно переглянулись.

— Дорогая, выбрось эту тему из своей прелестной головки, прошу тебя, — я погладил девушку по идеально гладкой розовой щёчке. — Любая мысль имеет склонность к материализации, а уж дурные мысли, и в первую очередь о смерти, в первую очередь. Я предлагаю отринуть их в сторону и подумать о чём-нибудь более приятном, ну, допустим, о море, о прекрасных горах Первой Провинции. Солнце моё, вот как закончу с проблемами Империи, обещаю тебе великолепный отдых на нашей прекрасной яхте. Только ты и я, и никого более! Представляешь, какая идиллия?

— А ЗВЕРЬ? А Гвардейцы? — насмешливо произнесла моя кровожадная принцесса.

— Ну, ты же знаешь, ЗВЕРЬ — это неотъемлемая часть меня. Он невидим и никому не мешает. А насчёт Гвардейцев… Никаких Гвардейцев! — возмущённо воскликнул я. — Ну, может быть пара-тройка сотен крепких ребят на нескольких боевых галерах неподалёку нам и не помешает. Так, на всякий случай… Ну ведь ещё не все пираты к тому времени будут истреблены. Это такая специфическая категория людей, — они вечны, как вечно любое зло. Его же невозможно до конца победить и искоренить, иначе нарушится баланс.

— Какой баланс, Сир? — с любопытством спросил ПОЭТ, обмакивая перо в чернильницу.

— Вы знаете, я подчас не пойму, когда вы бываете умным, а когда полным придурком, — раздражённо произнёс я, задумчиво созерцая ПОЭТА. — Ум и отсутствие такового, — это что у вас, как смена настроения?

ГРАФИНЯ звонко рассмеялась, ловко разлила Можжевеловку в свою рюмку и нам по бокалам.

— Сир, у меня есть тост!

— Эх, лебёдушка ты моя ненаглядная, — с нежностью произнёс я. — Только ты меня радуешь, только на тебя уповаю, негасимый свет моих очей, звезда моего счастья!

— Я хочу выпить за нашего Придворного Поэта и Летописца! — ГРАФИНЯ приблизилась к ПОЭТУ, взяла его за воротник рубашки, затем неожиданно быстро и легко поцеловала витию сначала в правую, а потом в левую щёки.

Летописец остолбенел, сначала побледнел, потом покраснел, затем снова побледнел и зашатался, как тростинка под невесомым дуновением ветра. Я сначала тоже вроде бы напрягся, но потом расслабился, искренне и громко рассмеялся.

— За ПОЭТА, за его талант, за лёгкость его пера и мыслей!

Мы выпили, сели, закусили овощами, уже без отвращения, но и без особого удовольствия, улыбнулись друг другу, помолчали.

— Да, сейчас бы графинчик Звизгуна, да солёных грибочков к нему, да бочковых помидорчиков, да селёдочки, — мечтательно произнёс ПОЭТ.

— А почему нам не подают завтрак? — спросил я.

— Да, кстати, а почему? У меня вообще-то появился аппетит, — весело сказала ГРАФИНЯ.

— Сейчас будет, Ваше Сиятельство, — ответил Летописец. — Айн момент, как говорят в Париже!

— В Париже так вроде бы не говорят, — усмехнулся я. — Айн, цвайн, драйн… Это цифры на немецком языке. Или я ошибаюсь? Лучше сказать: «Сей момент, Ваше Сиятельство!». А, вообще, вижу, что общение с библиотекой БАРОНА не проходит для вас бесследно. И много чего вам удалось прочитать?

— Да, нет, Сир, времени было слишком мало. В основном я интересовался поэзией. Остальное выхватывал отрывками и урывками, эклектично, в спешке, но даже в такой ситуации я открыл для себя много нового и важного. Очень понравилась живопись импрессионистов. Ренуар, Моне, Мане, Ван Гог… Поразил Сальвадор Дали. Я очарован совершенством творений Родена. Умилил и растрогал «Маленький принц» Экзюпери, удивил Кафка, очень заинтересовал Декарт.

— Боже мой! Вот уж где действительно полная эклектика! — засмеялся я, а потом задумался. — Декарт, Декарт… «Нет более плодотворного занятия, как познание самого себя». Великолепно сказано, гениально! Последнее время я только тем и занимаюсь, что познаю себя, чёрт возьми!

— Сир, между прочим, я с огромным удовольствием прочитал «Марсианские хроники» Рэя Брэдбери. Мне очень понравилось, — ПОЭТ как-то по-особому и остро взглянул на меня. — А вообще, после посещения библиотеки БАРОНА у меня возникло столько вопросов! Кому их только задавать?