— Ну и жульё. Не успел подойти, как сразу в карман. Но я его прижал, будет помнить, — рассказывал Юрка приятелям. Они сидели за столом, ужинали, В дверь вползал мороз. Печка потрескивала и гудела. Стены барака слезились от тепла. С реки доносился треск разрываемого морозом льда.

За стеной барака скрипнули шаги.

— К нам? — ахнул Самсонов и стал торопливо натягивать брюки. Краевский убрал со стола ведро с мясом. Николай пригладил непослушные пряди волос. И верно, раскрылась дверь и показалась беличья шапка Краснова.

— Я на огонёк. Целый день на ногах. Думаю, зайду, может, угостят стаканом чая? — улыбнулся он, здороваясь, и сразу сбросил полушубок.

— Не только чай, а даже мясо есть. Хорошо, что Валерка не умял всё, — засмеялся Колосов и поставил чайник.

— Мясо? Совсем хорошо! Это, брат, моя слабость.

— Михаил Степанович, зачем это нам заключённых прислали? — спросил Колосов.

— Будут строить и мыть золото, как и все мы. На стане Среднекана лагерь, тут создаётся отделение. Будем работать с ними. — Краснов задумался и тут же спросил — Ну, как с прибором? Берётесь?

— Факт, Грохота уже делаем. Немного потеплеет, заготовим лес и начнём строить.

— У меня родилась такая мысль. А что если я вам выхлопочу молодёжную бригадку из рецидивистов. Всё равно они не работают.

К дверям подкатили с визгом нарты, послышалась возня, и тут же вошёл каюр Иглин. Все невольно вскочили.

Это был тот самый каюр, с которым выехали утром на Оротукан ребята. Значит, что-то случилось.

Иглин сбросил шапку и, виновато пряча глаза, положил на топчан рукавицы.

— Вот оно дело-то… — еле слышно прошептал он.

— Где ребята? Где? — дрогнувшим голосом спросил Краснов.

— Поморозились все, на нартах привёз.

Колосов бросился к двери. Белоглазов и Лунин лежали на первых нартах, укрытые тулупами. На вторых — Мишка, закрытый брезентом. Он словно продолжал ползти.

— Толька, да что же это такое? — заметался поражённый Колосов.

— Не говори. Заморозили Мишку, — простонал Белоглазов. — Да и мы едва-едва. Я ещё ничего, оттёрся, а у Лунина дело плохо.

Всё было неожиданно и ужасно. Не верилось. Мишка — болтун, весельчак, и на тебе… Колосов стоял без шапки, не замечая холода, и всхлипывал. Он не слышал гневного голоса Краснова. Не видел у нарт печальной толпы.

Уже занесли ребят, увезли Могилевского, а он всё Ещё продолжал стоять. Волосы его стали белыми от мороза, на ресницах леденели слёзы, а на душе чернела пустота. Как же это так просто… жить, жить — и вдруг сразу? Мысли путались.

— Довольно. Не хватает ещё тебе простудиться. Могилевского не вернёшь, но надо, чтобы этого не повторилось, — услышал он за спиной тихий голос Краснова. — Пойдём! Быть человечным это не значит распускаться и хныкать, — Краснов взял его мягко под руку.

— Такой парень…

— А ты думаешь, мне не жалко? Только сейчас не жалость нужна, а злость…

В бараке уже было полно людей. Игоря Краснов послал за врачом, куда-то рассылал и других парней. Больные лежали на топчанах, с них осторожно снимали обувь. Иглин стоял у печки и рассказывал:

— Случилось, а как, не пойму и сам. Лунин сказал — езжай, нагоним. Ну, я тихонько поехал, останавливался, всё ждал. Оно, конечно, холодно, олени сами бегут. Вижу, нет и нет… Добрался до зимовья, не распрягаю, жду. Выйду послушаю: тихо. И вдруг донёсся крик, я развернул нарты и туда. Смотрю, лежит Лунин, обессилел совсем и замерзает. Не дошёл до зимовья с полверсты. Я его первого в избушку. Сказал, чтобы оттирался сам, да и за остальными. Могилевского нашёл я застывшим на дороге, а Белоглазова нет. Что за диво, не мог же он повернуть обратно. Проехал ещё немного, вижу — на дороге рукавицы, а чуть дальше в сторону берега след. Я туда. Снег глубокий, а Белоглазов ползает и обламывает сучья.

— Да как же так? — снова всхлипнул Колосов.

— Да вот так. Белоглазов долго тащил Могилевского на себе, а потом, когда кончилась наледь, решил развести костёр. Укутал его — и к берегу. А Могилевский, видно, уже бессознательно снова пополз и двигался, пока не окостенел. Разве в такой мороз долго. Белоглазов тоже сильно поморозился, но он молодец. Сел на порог, раскрыл дверь и заставил оттирать ноги. Он сам одну, а я вторую. Когда стали отходить, попросил набрать в ведро с водой снега и ноги туда. Видно, сильно ломило, плачет, а трёт. А с Луниным худо, ему бы сразу заняться ногами, а он к печке греть руки. Худо дело-то…

Лес начал редеть. Показались бурые пятна травы, оголённые от снега, а скоро и сквозь чахлый пролесок блеснули бирюзовые полосы наледи, покрывающей низину Хетинской долины. Прохоров переключил скорость и прибавил газ. Весело зарокотал мотор, радостно зазвенели гусеницы поношенными за лето башмаками. Вентилятор вместе с обжигающим холодным воздухом погнал и колючие крупинки снега. Прохоров поднял воротник и оглянулся. Задние машины ещё ползли по снежной траншее, покачивая чёрными радиаторами. Он энергично помахал рукой, давая знак, что показалась речка Хета и где-то близко должна быть палатка, а значит, отдых.