— Зачем они ему понадобились? Даже если он ходил во сне?

— Где он их раздобыл, вот что я хотел бы знать, — дядя Алан с удивлением рассматривал коньки. — Начищены, смазаны маслом, а все-таки кажется, что на них не катались лет пятьдесят или сто. Думаю…

— Не вздумай расспрашивать мальчика. Обещай мне, Алан. Его нельзя тревожить.

— Хорошо. Если это его коньки — а они явно не наши — я просто положу их завтра в чемодан.

Тетя Гвен вернулась было к Тому, но вспомнила еще кое-что странное.

— Когда он закричал, мне показалось, что он кого-то звал.

— Ты имеешь в виду, маму или папу?

— Нет, он звал кого-то по имени.

— Не может быть, он просто вскрикнул.

Тому и раньше случалось засыпать в слезах, но утром все оказывалось не так уж страшно. Новый день — новые надежды! Но сегодняшнее утро оказалось всего лишь продолжением вчерашнего кошмара. Горе и ужас никуда не делись.

Наступила суббота, он упустил свой последний шанс. Сад для него потерян, сегодня он возвращается домой.

Слезы брызнули из глаз, Том плакал и никак не мог остановиться. Зашла тетя Гвен, обняла его.

— Том, скажи мне, что случилось!

Вдруг ему захотелось поделиться с ней своим горем. Возможно, это принесет облегчение. Но было уже поздно — рассказ получился бы слишком длинным и неправдоподобным. И он продолжал молча глотать слезы.

Том позавтракал в постели, словно больной. А Китсоны за завтраком говорили только о нем.

— Он не может ехать один на поезде в таком состоянии, — заявила тетя Гвен. — Может быть, отвезти его на машине?

Дядя Алан не возражал. Но в субботу утром он работал, так что поездка откладывалась до обеда. Лонгам послали телеграмму.

Позавтракав, Том встал и оделся, потому что лежать и думать стало совсем невмоготу. Он вышел из спальни, как раз когда дядя Алан собирался на работу. Тому сообщили о перемене планов, он только кивнул.

Дядя Алан простился и ушел, тетя Гвен закрыла за ним дверь. Почти сразу же послышался его голос за дверью — он с кем-то разговаривал. Через несколько минут дядя вернулся с расстроенным видом.

— Наша старушенция никак не угомонится.

— Миссис Бартоломью? Что на этот раз?

— Она требует извинений за вчерашний переполох. Я уже извинился вчера и охотно повторил извинения сегодня, но она требует, чтобы мальчик явился сам.

— Это возмутительно! Как она может! Я не отпущу Тома! Я пойду сама! — тетя Гвен кипела гневом.

Она шагнула к двери, но муж остановил ее.

— Гвен, успокойся. Она наша квартирная хозяйка. Не надо ее сердить.

— Все равно!

— Я сам попробую ее успокоить.

— Не надо, — вдруг произнес Том тусклым безжизненным голосом. — Я схожу к ней. Я должен. Я не боюсь.

— Том, я тебя не отпущу, — закричала тетя.

— Я пойду.

Лучше встать с постели, чем лежать и плакать. Лучше делать, что-то, даже неприятное, чем совсем ничего не делать — как ни странно, от этого становится легче.

Что-то в голосе Тома заставило дядю и тетю согласиться.

Немного попозже Том поднялся на один этаж и позвонил в квартиру миссис Бартоломью.

Миссис Бартоломью открыла дверь, и они, наконец, оказались лицом к лицу друг с другом. Он так себе ее и представлял: маленькая, морщинистая, седая. Только блестящие, черные глаза оказались неожиданностью. Чернота этих глаз почему-то встревожила Тома.

— Что скажешь? — она первая нарушила молчание.

— Я пришел извиниться, — начал Том.

Она прервала его:

— Тебя зовут Том? Твой дядя упомянул об этом. А как твоя фамилия?

— Лонг. Я хочу извиниться…

— Том Лонг… — она протянула руку и дотронулась кончиками пальцев до его рукава, нажала посильней, чтобы почувствовать ткань рубашки, кожу под ней и кости под кожей. — Ты настоящий, мальчик из плоти и крови, племянник Китсонов. А вчера…

Том изо всех сил старался не испугаться этой странной старухи.

— Я очень сожалею о вчерашнем…

— Своим криком ты разбудил меня среди ночи.

— Я уже сказал, что сожалею.

— Ты звал кого-то, — настаивала миссис Бартоломью, — назвал чье-то имя.

Ее голос звучал нежно, ласково, радостно. Том никогда бы не подумал, что старушка может так говорить.

— Том, ты не понял? Ты звал меня: Хетти — это я.

Слова звучали бессмысленно, но черные глаза притягивали Тома. Он покорно вошел вовнутрь и очутился в крошечной прихожей. На стене висел знакомый готический барометр.