И сделала это Зинаида - нервная первая скрипка блистательного таганского ансамбля, добрый человек с по-человечьи небесконечнымн возможностями, но с бесконечной самоотдачей, самосожжением.

Часто мне бывает за неё страшно.

Участников спектакля "Добрый человек из Сезуана", работавших в нём ещё на Арбате и улице Вахтангова, осталось всего девять. Или после смерти Колокольникова уже восемь? В театре их называют сезуановцами.

Сцена из "Гамлета", в которой и неодушевленный занавес стал - Действующим лицом!

Тогда - зимой 1963-1964 года - "Доброго человека..." смогли посмотреть сравнительно немногие. Но событием или, если хотите, гвоздём театрального сезона он стал. Московская публика впервые почувствовала по-настоящему, что это за взрывоопасная штука - Брехт, хотя и до того были, конечно, брехтовские пьесы на московской сцене, да и "Берлинер Ансамбль" к нам приезжал.

Но языковый ли барьер, другие ли причины, а что-то метало ощутить задиристо-просветлённую, простую и сложную одновременно, бунтарскую брехтовскую мысль, неординарную его политичность и остроту.

"Добрый человек..." стал открытием не только режиссёра Ю.П.Любимова и актрисы З.А.Славиной. Он стал и открытием Б.Брехта. Для многих, для меня в том числе.

Спектакль "имел прессу", преимущественно доброжелательную. Константин Симонов рассказал о нём кратко в "Правде" ещё в конце 1963 года. "Доброго..." в то время играли на маленькой студийной сцене и изредка в Вахтанговском театре. Шёл он триумфально при неизменно переполненном зале.

На один из таких спектаклей попали несколько физиков из Дубны, в том числе чрезвычайно заводной Георгий Николаевич Флёров, тогда ещё не академик, но человек достаточно знаменитый. Читающая публика знала, что он - один из первооткрывателей спонтанного (самопроизвольного) деления атомных ядер, что у себя в Дубне он вместе с сотрудниками пытается "удлинить Менделеевскую таблицу", получив физическими методами новые химические элементы. Но мало кто знал в то время (впервые в открытой литературе об этом рассказано в книге И.Головина "Курчатов", вышедшей в 1967 году), что лейтенант Г.Флёров в мае 1942 года осмелился послать Сталину письмо, в котором доказывал необходимость делать собственную атомную бомбу, а позже экспериментально определял критическую массу плутония...

К концу 50-х годов от оборонной тематики Флёров отошёл (или его "отошли") и с 1960 года обосновался в Дубне. Невоздержанный на язык, резкий в суждениях, "одержимый", но словам Головина, неукротимый Флёров всегда прекрасно владел "великим искусством наживать себе врагов". Но и привязывать к себе он тоже умел. Неутомимостью, разносторонностью интересов, острым умом, фантазией, смелостью. Вот этот человек вместе с молодыми сотрудниками и оказался той зимой на спектакле студентов-щукинцсв. После спектакля физики пришли к лирикам -за кулисы. Вот тогда и началась дружба Дубны с будущей Таганкой.

Было что-то общее в этих группах: заводной, знающий дело, на выдумки падкий и ещё не заматеревший "шеф" и стремящаяся к своему пути в своем деле нахальная и талантливая молодежь рядом. Утверждаю это на основе двадцатилетних контактов и с теми, и с другими. Кстати, физика Флёрова, как это ни странно, я благодарно считаю той своеобразной "свахой", что "узаконила" мою связь с этим театром. Но то будет через несколько лет, потому рассказ об этом позже. Еще позже между Любимовым и Флёровым произойдет разрыв - в результате творческого спора, но в общем-то - беспричинный. Нет, не беспричинный, конечно. Оба со временем окажутся при жизни причисленными к разряду бессмертных, а просто так это не проходит. Появляется нетерпимость в суждениях, неприятие мнений, сильно отличающихся от собственных...

Собственно, причиной ссоры была неодинаковая оценка Флёровым и Любимовым любимовского спектакля "Пристегните ремни" но пьесе Г.Бакланова и самого Ю.Любимова. На мой взгляд, спектакль был неровным. Были отличные эпизоды, характеры, штрихи. Был страшный но эмоциональному воздействию на зрителя проход через зал Ивана Бортника со старой и длинной песней времен войны "Враги сожгли родную хату". Но были и затянутые сцены, непроработанные характеры, трескотня. Отдельно об этом спектакле писать, видимо, не буду, не он определял личность и репертуар Таганки. Был, правда, кроме флёровского, с ним еще один трагикомический эпизод, о котором в театре ходят легенды и который грех не пересказать...

Спектакль был довольно острый, на публику пробивался со скрипом - перестраховщики нашептывали в верхах, что надо бы это дело похерить... И тогда сам Виктор Васильевич Гришин, первый секретарь московского горкома, решил этот спектакль посмотреть. А начинался спектакль по-любимовски нетривиально. На открытой сцене - интерьеры двух самолётов. Один - времен войны, на нём отвозят с передовой остатки геройски выбитого полка. Другой самолёт - современный, комфортабельный, со стюардессами в юбочках мини, тогда уже модных. На этом самолёте летят командированные и отпускники, летят журналисты и киношники делать репортаж о большой стройке - что-то вроде КамАЗа. И ещё на этом самолёте летит правительственная комиссия, чтобы снять (или не снять) начальника этой самой стройки, в прошлом - командира того самого полка.