— А почему без интереса? — не поняла не знающая языка офеней Наташа.

— Потому что на просто так я и совсем играть не буду! — усмехнулся печально Бекренев. — Но, Наташа, вот наш Вергилий, вновь позабывший русский язык, явно хочет что-то вам сказать… Знать бы, что именно?

Тихим голосом, почитай что и умно, дабы никого тут не тревожить, и никому окрест не мешать, о. Савва, наполненный до краев тихой, смиренной светлой радостью, пел канон к Пресвятой Троице.

Проходящий мимо него Бекренев, неотлучно сопровождавший, как заботливая нянька, упорно влекомую Филей куда-то за руку Наташу, на миг приостановился, задумался, морща высокий лоб:

— Господи, да ведь я же совсем забыл! Нынче же Троица! С праздничком вас, батюшка!

— Спаси вас Господь! — сердечно ответствовал о. Савва.

Бекренев иронически хмыкнул, улыбнулся болезненно-криво:

— Благословили бы вы нас, что ли, батюшка…

Отец Савва душевно застеснялся:

— Да чем же я вас благословлю-то… да кто я вообще такой…

— Ну уж нет, батюшка! — неожиданно зло пристал к нему невесть почему желчно-язвительный Валерий Иванович. — Уж извольте, ради праздничка… Скажите же нам что-нибудь утешительное!

Отец Савва на миг глубоко задумался, вздохнул тяжело:

— Ну, раз вы так просите… Благословляю вас умереть за Православие.

Дефективный подросток Маслаченко, в обрезанных валенках на босу ногу, торопливой рысцой догонявший Наташу, от этих слов аж споткнулся на ровном месте. Запрыгал на одной ноге, ловя улетевший в густую, лаково блестящую крапиву опорок, испуганно глядя на батюшку…

Бекренев был тоже… Слегка ошеломлен. Он покачал головой, с сомнением в голосе протяжно произнес:

— Ну-у-у, святой отец, вы уж и благослови-и-или! Действительно, хоть стой, хоть падай… Прямо скажу, сердечно утешили!

Отец Савва замахал руками испуганно:

— Вы, верно, меня не так поняли! Я вовсе не имел в виду, что вам теперь же, сей же час надо непременно пойти грудью на пулю… Хотя, по мне, сие и не трудно вовсе… скажу, что это в какой-то степени даже и проще, чем жить обычной христианской жизнью, жить со Евангелием, со Христом и Его Таинствами, и в конечном итоге спокойно удостоиться того, о чем мы молимся каждый день — этой самой не постыдной безболезненной кончины. Я вот о чем: день-то ныне особенный! Это день сошествия Святого Духа на апостолов. Дух же Божий — животворит, наполняет предельным конечным смыслом и жизнь и смерть… И от нас вами, Валерий Иванович, только и зависит, как мы проживем, и как умрем, людьми ли, с Духом Святым, или как злобные скоты… Преподобный Серафим Саровский, в сих местах проповедовавший, говорил, что принять благодать очень просто, для этого не нужно никаких ухищрений. Дух Святой дается ведь не наградой за образование, и не за невежество, не за духовные подвиги или за сверхъестественную молитву… (Вообще, по-моему, молиться следует без излишних эмоций, без заламывания рук и закатывания глаз, без завываний и стучания лбом об пол, без ложного мистицизма, а мирно и кротко, лучше всего умно… Господь ведь тебя и так услышит, ему для этого слуховой аппарат не нужен!) А ведь всё очень просто: Дух Святой снисходит любому человеку за его ровную и спокойную — мирную — христианскую жизнь. И она сама по себе и есть яркое свидетельство того, что в данном человеке есть Дух Святой, пусть он даже и не крещен. Потому что тогда человек этот добр и кроток, и самые простые истины Нагорной проповеди живут в его сердце, и через него приходят другим людям… Вот это и есть, прожить за Православие и за него же умереть…

— Батюшка, да ведь вы же еретик? — с изумлением посмотрел на него Бекренев.

— Да, бываю грешен. Умствую вот, излишне. Иноходец я долгогривый, как меня матушка Ненила ругает… Однако, это что же, у них тут хоровод?

— Это Ведява летний день моет…, — совершенно непонятно пояснил Филя.

По околице села, украшенные венками из цветов, зеленых листьев и ярких лент, ровной чередой, степенно и плавно шли девушки в ярких мордовских платьях, сияя своими удивительными поясами. Возглавлявшая процессию высокая румянощекая красавица несла в руках, словно зеленое знамя, украшенную лентами молодую березку… С мокрых листочков которой порой дождем срывались крупные капли, обильно кропившие дома, с визгом уворачивающихся круглолицых, курносых красавиц, протяжно мычащую скотину… Периодически березка заново обмакивалась в несомый за красавицей нарядный ушат.

— Это кто же тут у вас заместо батюшки-то идет крестным ходом? — несколько укоризненно кивая на стройную красавицу с березкой в руках, спросил о. Савва.

— Это Весна…, — с мечтательной улыбкой ответил Актяшкин. — А следом за ней её спутники: Спужалат, Калинат, Куклат… — И он указал на парней и девушек, следовавших за своей предводительницей, одетыми в зеленые венки, с нашитыми на рубашках листьями папоротника… Некоторые были вообще с головы до ног закутаны в лесную зелень.

— А это что за благородные дикари? — с усмешкой спросил Бекренев, рассматривая весело скачущих на четвереньках парня и девушку, у которых из одежды вообще были только повязки из травы на груди и чреслах.

— Вирь ломантъ! Лесные люди… Их обижать нельзя! — наставительно сказал Филипп Кондратьевич.

— Обидишь таких! — скривил губы Валерий Иванович. — Однако, вижу, что фольклорный карнавал у вас в самом разгаре… Да мы-то здесь вообще зачем? Пойдемте, батюшка! Мы чужие на этом празднике жизни…

Но, оглянувшись, рядом с собою Савву Игнатьевича не увидел.

Зане, вместе с дефективным подростком, тот уже уселся на перевернутое корыто, лежащее поодаль, и решительно тянул руку к высившейся перед ним на резном деревянном блюде крутой горке истекающих ароматным паром пышных, толстых мордовских блинов с маслом, медом и ягодным вареньем.

А рядом с ними уже шкворчала на печной заслонке огромная глазунья из полутора десятка яиц…

— Батюшка, помилосердствуйте! Вы что же, всю её целиком скушать хотите? Да вы же себе так печень посадите…, — возмутилась врачебная душа Бекренева…

— Ништо! Это что тут у вас, православные, в горшке? Бабань каша? Очень интересно. Ну-т-ко, Господи благослови… А ведь ничего, нажористо! Плесните-ка мне еще мисочку…

… Наташа не могла и подумать, что здесь, всего в четырех сотнях километров (ночь езды!) от строгой и суетливой Москвы, она вдруг попадет в такое яркое, веселое, радостно-праздничное чудо… Её совершенно не смущало, что песни вокруг неё пелись на непонятном певучем языке… Самое главное, что эти песни были радостные и веселые! И люди вокруг неё были искренне веселы и счастливы… Крепкие, сильные, уверенные в себе люди, красивые и свободные лица… Да, воистину счастлива советская колхозная деревня!