Шрифт:
— Книжки читаем… — в тон ему протянул Алексей.
Кеша бросил беспокойный взгляд на Алексея. Тот невозмутимо тушил цигарку о подошву.
— Ну да, и книжки. Стихи. Пойдешь с нами?
— Куда денешься? Чем горькую пить, уж лучше рыбку удить. Как говорится: «На одном конце червяк, на другом — дурак!» А то с тоски в петлю влезешь!
И опять эти слова не вязались с веселой усмешкой Гонцова.
Как и ожидал Алексей, знакомым Кеши оказался тот, долговязый. Звали его Минеем. Он вовсе не был приезжим из Томска студентом, как предполагал Алексей, а служил здесь, в аптеке Городецкого. Впрочем, кажется, ему пришлось хлебнуть всего: на дороге поденно работал, лес валил, вагоны разгружал, ведомости переписывал. Бывалый. И рыбачил он ловко: на Кеноне вытаскивал щук, карасей, на Ингоде — жирнющих тайменей.
В новом знакомце Гонцов нашел для себя нечто нежданное. «Образованные», которых знавал Алексей, были по большей части люди скучноватые. О чем ни заговори, они свое: «Мужик, община, землица». Слова звучали как заученные, заимствованные, точно одежда с чужого плеча.
С Минеем же говорилось легко обо всем. Охотно рассказывал он о своем детстве и смешно представлял своих хозяев. Все это сбивало Алексея с толку. И даже иногда думалось: парень по всем статьям, такого бы в «политику»!
На рыбалке, у речных костров, Алексей незаметно рассказал и про себя. Только умолчал о тюремной отсидке и высылке «за пределы губернии».
Но однажды Миней бросил словцо…
Было это в воскресенье. Они лежали в кустах на берегу реки. Сладкий, ни на что не похожий запах багульника лез в ноздри. В небе, шевеля плавниками, плыло облако, похожее на рыбу.
Миней, покусывая травинку, рассказывал:
— Девяти лет я уже подметал лабаз купца Игнатьева, кули ворочал, покупателям калоши мыл и пулей летал за водкой, коли приказчику выпить вздумается. А выпивши, принимался он меня утюжить. Ну, я и удрал… А из переплетной меня выгнали. Я в ту пору уже читать выучился. Приду, бывало, ни свет ни заря мастерскую убирать — хвать с верстака книжку… И очнусь тогда только, когда у меня ноги в воздухе болтаются, — хозяин за шиворот держит…
— Знакомая картина! — вставил Гонцов.
— А уж как я был рад, когда попал в аптеку мальчиком! Работа полегче и учиться можно. Мне большего и желать нечего. Вот тут меня и угораздило… Является как-то в аптеку ревизор. Тонкий, скользкий какой-то, ровно червяк. В очках. Хозяин вертит хвостом: что-то нечисто было с уплатой казенных сборов. Открывает ревизор толстую прошнурованную книгу — и тихо стало, будто в церкви. Вижу, ревизор надевает вторые очки. Меня это поразило. Впервые я в жизни видел, чтоб очки на очки цепляли. Спрятался я за пультом, выглядываю… И что же? На свои двое очков червяк напяливает третьи! Тут я не выдержал и так засмеялся, что в шкафу мензурки зазвенели. Хозяин закричал страшным голосом, а я шасть во двор и заливался там, покуда меня за ухо не втащили обратно в аптеку. Ну, для хозяина, поскольку ревизор получил взятку, все сошло благополучно. А для меня нет.
— Опять выгнали? — смеясь, спросил Гонцов.
— И даже денег зажитых не отдали!
— Ну, а дальше?
— А дальше плюнул я на эту жизнь «в мальчиках» и пошел в землекопы. Как недоростку, платили мне четверть положенного. Зато товарищи не обижали… Вот там я впервые понял, что такое рабочее товарищество. И стал задумываться над тем, кому ж это нужно, чтобы мы пухли с голоду, а хозяева да подрядчики на нашей крови да на нашем поте жирели? И нельзя ли все это изменить? Ну, словом, обычные мысли, какие рано или поздно приходят на ум всякому рабочему человеку. И тебе, верно, приходили?
«Все ясно, — подумал Гонцов: — решили, что я совсем темный».
И сказал первое, что вспомнилось из того листка, за который отсидел он полгода:
— «Нас грабит хозяин-эксплуататор, паук-фабрикант, сторону которого держит правительство». — И добавил, подмигнув Минею, уронившему от удивления в траву пенсне: — Ученого учить — только портить!
Миней несколько секунд, опешив, глядел на товарища. Потом хохотал долго, до слез.
Засмеялся и Алексей.
— Ну что ж, — проговорил Миней уже серьезно, — выходит, будем учиться вместе.
На первом занятии кружка читали Маркса:
«Рабочий не считает труд частью своей жизни, наоборот, трудиться — значит для него жертвовать жизнью…»
— Ну, и правильно! Какая же это жизнь! Я работаю, только чтоб с голоду не помереть. Труд мой тяжелый, скушный, нет в нем ничего такого… увлекательного…
Бочаров перебил Гонцова:
— А я вот люблю свое дело, даже дух столярный люблю. Благороднейшее занятие!
Алексей вскипел:
— Да разве я об этом говорю? Не поняли вы меня, Иван Иванович! Дело свое и я люблю. А на хозяина работать не хочу! Правильно в книге Карла Маркса сказано: труд для рабочего — это не жизнь…
Миней отбросил прядь волос, упавшую на лоб:
— Нет, Алеша! Маркс так говорит о капиталистическом обществе. Но придет время, когда труд будет и почетен и любим. Когда рабочий станет свободным и будет трудиться для себя.
В мастерской Ивана Ивановича прохладно, пахнет стружкой и клеем. Помещеньице маленькое — с курятник. Зато надежное, в глубине двора, а у калитки на длинной цепи — лохматая забайкальская овчарка.
Хозяин, Иван Иванович Бочаров, Кешин дядя, в темном аккуратном пиджаке, с седыми кудрями вокруг лысины, с очками в серебряной оправе, сдвинутыми на лоб, похож на учителя. Рядом с ним худенький Кеша Аксенов выглядит его учеником.