— Человек бы не стал, а компьютер станет! Я в этом нисколько не сомневаюсь. Давайте проверим. Я уверен, что в этой позиции в ста случаях из ста машина возьмет фигуру. В ста из ста! Это же не человек! Ему кажется, что в этой ситуации он получит преимущество, но в позиции проиграет.

— Давай-ка проверим.

— Съест, съест! — вдруг слышалось из другого конца гостиной. — Я уже проверял, — добавлял тренер и просил кого-нибудь подлить ему чаю.

Гаспаров дважды щелкал мышкой, и словно по веленью волшебной палочки, фигура двигалась вперед. Компьютер брал время на размышление, начинал гудеть вентилятор, и все возвращалось в привычное русло:

— Я сейчас проиграю партию до этого хода на своем компьютере, но уверен, что мой есть не станет!

— Станет! — вновь заговаривал тренер. — Мы уже и на твоем играли.

Через мгновенье машина действительно брала пешку, и команда, будто

бы единым ртом, облегченно вздыхала. Подобную позицию имитировали еще с десяток раз, и симулятор не изменял себе. Всякий раз машина не отказывалась от предложенного ей лакомства, что, несомненно, вселяло надежду. Ни Гаспаров, ни секунданты не знали силы нового соперника, но в том, что он будет мыслить в духе своих алюминиевых собратьев, сомневаться не приходилось. Именно уверенная игра в позиции и должна была стать залогом успеха русского чемпиона. Пытаться просчитать компьютер означало заранее поставить подпись под собственным самоубийством. В отличие от человека, компьютер не ошибался. Компьютер не хандрил и не волновался. Единственным слабым местом машины была неспособность понимать игру. Симулятор мог просчитать миллионы комбинаций, но, обделенный душой, был не в силах понимать действительную диспозицию игры.

Именно это Гаспаров и пытался донести первому лицу Соединенных Штатов Америки:

— Да, господин Президент, я твердо убежден в том, что компьютер не может думать.

— Значит, вы уверены в том, что сможете обыграть «Нью Кинг»?

— Думаю, да, господин Президент.

— Но как? Машина ведь может просчитать все ходы на доске!

— Просчитать да, но вот до конца понять, что на ней происходит. вряд ли! Позвольте, я приведу Вам один пример, господин Президент. Возможно, он будет не совсем корректным с точки зрения науки, но все же. В статье Тьюринга «Могут ли машины мыслить» есть отличный пример на эту тему. Вы случайно не знакомы с этой статьей?

— К сожалению, нет.

— Ну и не важно. В этой замечательной статье Тьюринг действительно рассуждает о том, может ли машина мыслить. И вот на одной из страниц своей работы он приводит следующий пример. Боюсь, что я вряд ли смогу воспроизвести его в точности, но суть такова: машины всегда, снова и снова выполняют некоторую последовательность операций до тех пор, пока не выполнено определенное условие.

— Как-то это слишком завернуто.

— Не волнуйтесь, сейчас все поймете. Каждое утро мама хочет, чтобы по дороге в школу ее сын заходил к сапожнику для того, чтобы справиться, не готовы ли ее туфли. Она может каждое утро снова и снова просить его об этом, а может однажды раз и навсегда повесить в прихожей записку. Так как ее сын — компьютер, он будет ходить к сапожнику каждый день, и лишь когда он принесет туфли, мать разорвет записку. Понимаете?

— Пока не очень.

— Так вот, в моем случае совершенно бесполезно отговаривать мальчика не ходить в школу. Бесполезно просить не заходить к сапожнику и, в конце концов, не приносить маме туфли. В этом я его не переиграю. Он всегда принесет туфли, даже если случится третья мировая война.

— Тогда как же вы собираетесь его победить?

— Отрубить маме ноги.

— Вот как?!

— Да, хотя и этого может быть недостаточно. Хорошо бы маму вовсе убить.

— Мне кажется, я начинаю вас понимать.

— Надеюсь, господин Президент.

Президент показывал Гаспарову Овальный кабинет, и русский шахматист рассказывал о том, как собирается обыгрывать машину. О том, что «Нью Кинг», как и другие компьютеры, будет мыслить заданными траекториями, и цель Гаспарова привнести немного хаоса и волшебства в мир ячеек, единиц и нулей.

«В общем-то, не случится ничего плохого, если этот русский проиграет Пинтелу», — подумал президент.

«Он вполне приятный человек. Думаю, он несильно расстроится, если я разнесу в пух и прах его американскую мечту», — думал Гаспаров.

Каждый человек, будь то Папа Римский или премьер-министр Великобритании, считал своим долгом сыграть с Гаспаровым хотя бы одну партию. Куда бы ни приезжал шахматист, в очередной королевский дворец или самую убогую на свете тюрьму, перед ним выкладывали доску и расставляли фигуры. Десятки, десятки тысяч партий с самыми посредственными и важными игроками планеты. Послы и депутаты, космонавты и священники, спортсмены и режиссеры — все мечтали поставить лучшему на свете шахматисту мат. Они делали предсказуемые ходы, и, разглядывая их идеально отглаженные воротники, расстроенный Гаспаров отдавал фигуру за фигурой. Он дарил людям надежду, и когда организаторы встречи намекали на то, что пора бы заканчивать, тремя ходами отбирал ее. Анни избегал играть с любителями, но если положение обязывало, никогда не проигрывал. Начал играть — побеждай, повторял он.

Выставочные игры, как правило, не откладывались в его голове. Если быть до конца откровенным, Анни не помнил и пяти процентов людей, с которыми играл. Временами, в том или ином старом журнале, он находил заметку вроде: «Повержен очередной Президент». В таких случаях шахматист обращался за помощью к своим секундантам:

— Миш, я что, правда играл с Президентом Венесуэлы?

— Да, Анни.

— И как сыграли?

— Полтора на полтора, — шутил друг.

Из множества бесполезных партий Гаспаров навсегда запомнил только одну. Это случилось во Франции. По приглашению общины русских эмигрантов Гаспаров приехал в Ниццу. Заканчивалось лето, и морской воздух был особенно ласков. Играли на улице. У воды.