– Ну, лучше палец, чем голова, - замялся мальчишка, старший брат поддержал его утвердительным кивком.

– И что же грозило вам такой карой?

– Точнее, кто, как я понимаю, - поправила мужа Яританна.

Её пальцы стали отбивать по подлокотнику кресла какой-то военный марш, с младенчества внушавший сыновьям трепет и страх, что колыбельную петь в наказанье будет не отец, а мама.

– Угу-гугу-м, - смело промычал в своей темнице Родомир.

– Отчётливей, пожалуйста!
– перестук пальцев стал громче.

– Угу-гу...

– Он говорит, умертвие, - не выдержал Крив и скромно потупился.

– Вы бежали от какого-то умертвия?
– женщина строго взглянула на детей, подозревая подвох.

С умертвиями мальчишки благодаря близости участка к общественному кладбищу и собственной неугомонной натуре научились справляться эффективнее дипломированных боевиков и при желании могли давать мастер-классы в Академии. Она сама при всей своей фантазии не могла придумать и половину тех ловушек и охранок, которые они поднаторели ставить к Средницам у особо беспокойных могил. Одно распыление клейстера, превращавшее летящую субстанцию в лужу вязких соплей, чего стоило.

– Не просто умертвие!
– вскинулся Ворожей.

– А очень злобное умертвие! Очень!

Скальпель в руке Виллариона накалился до трепетного белоснежного цвета с редкими желтоватыми прожилками и осторожно коснулся чугунного шлема на голове младшего сына. Металл зашипел и поддался, завораживая наблюдателей притворной лёгкостью происходящего.

– И вы, конечно, знаете, что его так разозлило, - заметил отец, не отвлекаясь от своего ответственного дела.
– Рассказывайте, просто жажду услышать подробности.

– Мы не знаем, - покаялся Крив.

– В прошлый раз оно так не злилось, пошумело чуток и убралось в свой склеп плакать, - развёл руками Ворожей.
– А в этот как с трупа сорвалось, даже выть не стало, сразу на Родьку накинулось. Мы его шибанули трясучкой, а ему хоть бы что, а вокруг фон смещённый - Крив ничего сделать не мог, а у меня руки Родькой мороженым заняты. Ну, мы и побежали к Ивчивским у них в заборе, смежном с нашим участком, серебряная проволока вплетена. Кто ж знал, что они на время вашего отъезда туда Митюшку выпустят?

– Действительно, какая неожиданность!
– покачал головой мужчина, медленно разъединяя прорезанный горшок на две половинки.

Голова под ними была взъерошена, чумаза и к тому же украшена очаровательным бланшем, что несколько контрастировало со свежей рубашкой и показательной ухоженностью сообщников. Увидев, наконец, свет после мучительного заточенья, малыш дёрнулся, всхлипнул и, ткнувшись носом в отцовский пиджак, облегчённо расплакался. Для своих четырёх лет он и без того проявлял чудеса смелости. Яританна кивком предложила взять пострадавшего на колени, но муж отрицательно покачал головой и лишь сильнее стиснул мальчишечьи плечи. За материнским утешеньем Родомир придёт позже, перед сном, когда никто не увидит и можно будет рассказать про все опасения, страхи и горести, выпавшие на его долю.

– И всё же вернёмся к нашим умертвиям, - проговорила Яританна, тем самым тоном, который неплохо действовал на заключённых и сборщиков благотворительности.
– Вы опять проводили ритуалы на кладбище, как я понимаю. Раз уж наши запреты не показались вам достаточно весомыми, потрудитесь объясниться хотя бы, что именно вы там делали, и не придётся ли спасать город от нашествия умрунов.

– Мы что, маленькие, - насупился Ворожей, - не понимаем что ли, какие ритуалы проводить можно одним, а какие нельзя?

– Мы только разлом над алтарём приоткрыли слегка...

– Кто ж знал, что придётся спасаться бегством?

Досады Ворожея некромантка прочувствовать не могла. Зато её досаду прочувствовали все в комнате, хотя женщина и пыталась сдерживаться. Инициация её, прошедшая вопреки всем возможным правилам и мерам безопасности, не позволяла хоть как-нибудь уравновесить силу, метущуюся под кожей. Родные понимали это и старались терпеть нечастые прорывы, но даже им порой приходилось непросто.

– Как я понимаю, алтарём вам служил тот самый камень, на котором под страхом трёхдневного общения с призраком чёрного гувернёра, вам было запрещено что-либо делать без моего непосредственного присутствия?

Отпираться было бессмысленно, если отец каким-то неведомым чутьём умел распознавать ложь в малейшей интонации и полувзгляде, то мать в таком расположении духа отбивала желание даже мечтать о возможности что-либо приукрасить. Родомир воспользовался ситуацией и заревел громче, спасаясь от ответственности.