На следующее утро они с фрау Виндиш сошлись на том, что визой он займется сам; иначе всё было бы слишком сложно, ведь бумаги ему в любом случае придётся подписывать лично.

— Герр Фенглер просил передать, что он счастлив, что вы согласились, и если у вас возникнут какие–то вопросы, то обращайтесь прямо к нему, — сказала фрау Виндиш, балансируя колпачком фломастера между пальцев, и Блейель кивнул.

Первому русскому, которого Блейель видел новым взглядом, было за тридцать. Круглоголовый, с короткой стрижкой, глаза — водянисто–голубые, ироничная ухмылка на губах. Блейелю показалось, что его акцент, одновременно вялый и поющий, не подходит к лаконичным, сухим предложениям.

— Посылторг? Я напишу «Отдел сбыта дизайнерской моды», о’кей?

— Но…

— Да–да, мы всегда так пишем. Всё нормально.

Он что–то впечатал на компьютере и от руки переписал рабочий адрес с визитной карточки Блейеля в мелко испечатанный бланк.

— Поедете куда, в Москву?

— В Кемерово.

— В Кемерово?

Только теперь стриженый по–настоящему на него посмотрел. Блейель невольно уклонился от водянисто–голубого взгляда и уставился на карту России. Кемерово, маленький, тонко подписанный чёрный квадратик между жирными названиями других городов — Новосибирск, Томск и Красноярск. В самой середине бескрайности, недалеко от места, где сходились четыре государства — Российская Федерация, Казахстан, Монголия и Китай. Хотя что значит недалеко в этом измерении? Километров тысячу, не меньше. Стриженый придвинул к нему бланк.

— Пожалуйста, подпишите вот здесь. Недели через три будет готово. О’кей?

— И забирать тут у вас?

— Конечно.

— А билеты?

— Вы же сказали, насчёт билетов позвонит ваша секретарша. Вот и пускай звонит. Вы едете в начале августа, так? Времени ещё полно, через три недели и займемся. С вашей секретаршей.

— Это секретарша герра Фенглера.

— Да хоть ваша тётя. О’кей?

Молодцеватый жест, которым собеседник с этими словами сложил формуляр, прежде чем подколоть его к паспорту, поднял Блейеля на ноги и погнал к двери. Но пришлось ещё выложить шестьдесят евро за оформление визы.

— Майснер. [6]

— Илька?

Зависло молчание.

— Матиас, зачем ты звонишь?

— Ну, потому что… ну, как ты там?

— Зачем ты звонишь?

— Тут твои вещи. Я как раз всё разгребаю.

Она молчала.

— Тут вот ещё картины твои, например. И плетёное кресло. Посуда вот. Бельё постельное.

Она молчала.

— Понимаешь, я решил всё это убрать. Чтобы не… так если хочешь, я тебе это всё пришлю. Или скажи, что оставить. Ты ведь ещё в Мюнхене?

— Матиас!

— Что?

— Мы уже восемь месяцев не живём вместе. Восемь месяцев. Что всё это значит, зачем ты пристаёшь ко мне с этими вещами?

— Просто я… мне… у меня раньше не было…

— Ты болен, Матиас.

— Нет, не болен.

Ему показалось, что она презрительно цокнула языком. А может быть, вообразил, что услышал, ведь он так хорошо знал это цоканье.

— Если бы мне что–то было нужно, я бы сказала тебе ещё тогда. Неужели неясно?

— Гнёждышко, помнишь?

Он не хотел, само вырвалось. Она промолчала.

— Значит, и кресло не нужно.

— Матиас, ради бога, оставь меня в покое.

— Илька, это… знаешь, мне кажется, мы могли бы…

— И прекрати говорить «знаешь».

— Мы могли бы говорить друг с другом по–человечески.

Теперь он услышал её дыхание. Хоть что–то.

— По–человечески? На это у тебя было время раньше. Много лет. И тебе это было не нужно.

— Ты разве не думаешь иногда…

— Всё. Я вешаю трубку.

— Я лечу в Сибирь.

Она промолчала. Но и трубку не повесила.

— Ровно через две недели. У меня уже и виза есть, и билеты. В Кемерово. Когда–нибудь слышала?

Она вздохнула и, казалось, перелистнула страницу.

— Ясно. И что ты будешь делать в Сибири?

— Да так. Грамоту передам. Фенглер попросил.

— Ты теперь на выезде работаешь?

— Вообще–то нет. Сам не знаю, что это со стариканом. Что–то ему взбрело в голову.

— Матиас Блейель, посол царя моды.

Она пошутила. Его сердце подпрыгнуло.

— Что ж, неплохо, — продолжала она, — посмотришь мир.

— Илька. Хотел спросить. Перед отъездом у меня будут выходные. Может, мне приехать в пятницу или субботу в Мюнхен?

— В Мюнхен, значит. Это ещё зачем?

— Потому что я… Илька, ты знаешь… восемь месяцев…

— Так ты для этого звонил?

— Ну, я же сказал, я тут, это…

Она вдруг расхохоталась. И отрезала:

— Забудь.

— Но мы же…

— Что?

— Нам же было…