— Не греши о ней, нехорошо.

— А что — не греши? — заговорил Илья Матвеевич. — Жизнь, мать, жизнь! Одно потеряешь, другое найдешь. Не терял бы старого, и нового бы не находил. Вот диалектика.

— Диалектика! Слова–то пошли! До чего заработался, лысый.

Был тут при этих сборах и Алексей. Он пришел попрощаться с Антоном. Он видел, с какой радостью едет тот в Москву, — его ждет там Вера Игнатьевна. Антон шутит, разговаривает, а самого уже здесь и нету, там он, в Москве, с женой. Разве не видно, что только она у него сейчас в мыслях? Разве не позавидуешь ему?

Наблюдая за тем, как плотно Антон укладывает в чемодан свои мыльницы, зубные щетки, полотенца, папки с бумагами, Алексей раздумывал: да, счастливый, счастливый человек.

К нему подсел Василий Матвеевич.

— Как дела, племянник?

— Помаленьку, дядя Вася.

— А мы этого типа, бывшего–то зава, — уволили.

Если бы Алексей не держался так спокойно, если бы всем своим видом, всем поведением не показывал, что происшедшее с Катей для него совершенно безразлично, Василий Матвеевич, конечно, не заговорил бы с ним на подобную тему.

— Плохо работал? — спросил Алексей, чувствуя, как к его лицу приливает кровь.

— Уж куда хуже! Темная личность. От него родная дочка отказалась. Катюшкиного возраста.

— Да что ты, дядя Вася?! — Алексей ощутил острую жалость к Катюше.

На улице затрубил в три длинных трубы заводский черный автомобиль. Все присели на минутку перед дорогой, потом накинули шубы, платки, жакеты, двинулись к воротам. Алексей нес чемодан, Агафья Карповна тайком крестила в темноте широкую Антонову спину.

Антон уехал. Вернулись в дом. Разошлись по своим комнатам. Остались в столовой дед, Василий Матвеевич и Алексей.

— Скажу вам, ребята, — заговорил дед Матвей, — будет Антоха наш министром. Голова! Тебе, Лешка, тянуться за ним да тянуться. Может, и дотянешься. Только не скоро. Задумчивый ты, смурый. А жизнь напористых любит, веселых.

— А я, отец, напористый? — спросил Василий Матвеевич.

— Ты, Вася? Ты напористый. Только в министры все равно опоздал. Время твое для этого ушло. Но горевать не горюй. Свое, сынок, сделал. Сколько кораблей построил, хороших кораблей, на долгую память. Вот, Лешка, и ты так старайся, чтобы память на земле оставить. Когда увидишь, что много наработал, — ноги тверже станут. Человек делами своими крепок. Дело крепче — и он крепче. Бывает, навалятся напасти на человека, — пропадай человек? Нет, не пропадай. Дело подпирает его, поддерживает.

Простые слова говорил дед, самые обыкновенные, но они полностью соответствовали думам Алексея. Миновала пора, когда Алексей только и думал о славе. У него как будто бы уже была слава, а что она ему принесла? Чего он достиг через эту славу? Катюша на нее и не посмотрела. Надо жить, как Антон живет. Славы не ищет, а все необходимей, все нужнее становится людям.

— Дело–то человека поддерживает, — сказал Василий Матвеевич. — Да и сам он дело это из рук выпускать не должен. Не то одолеет оно его, подомнет под себя.

— Правильно, Вася, — ответил дед Матвей. — Всю душу измотает недоделанное дело. Раз задумал — добивайся, не отступай, держи характер.

3

Ночью морозило. Заборы трещали от стужи. Но утром, когда взошло солнце, стало капать с крыш, на карнизах росли сверкающие сосульки; под ними, в снегу, образовались лужицы, в которых, приседая и топыря крылышки, брызгались прокопченные за зиму, грязные воробьи.

— Товарищи! — сказал Илья Матвеевич, выйдя к завтраку и оглядывая по очереди всех женщин, сидевших за столом. — Поздравляю с вашим Международным днем! — Он обнял Агафью Карповну, поцеловал ее в лоб. — И вас также, — добавил, оборачиваясь к остальным.

Было восьмое марта. Миллионы мужчин на земном шаре в этот день поздравляли своих подруг с их праздником. В школьных классах подымались с парт ученики и ученицы, чтобы дружно прокричать слова привета любимым учительницам. Молодые люди, забежав на почту, торопливо черкали на телеграфных бланках: «Обнимаю, целую», или поскромнее: «Разрешите пожелать вам счастья, удачи, успехов».

Приветное слово слышалось не только на шестой части земной суши, — оно слышалось в далекой Корее, в тропическом Вьетнаме, в Праге и в Варшаве, и на берегах африканской реки Конго, в Барселоне, в Рио–де–Жанейро, в Париже, в Нью — Йорке, в Сиднее — везде, где есть женщины и где есть мужчины, где есть люди, думающие о мире, о свободе, о человеческом счастье, в борьбе за которое нет ни мужчин, ни женщин, — есть товарищи, есть соратники, есть борцы. Соратники приветствовали соратниц.

Завод дымил, как всегда, величественно; как всегда, гудели цехи; как всегда, трещало и лязгало в достроечном бассейне; как всегда, выполнялись и перевыполнялись нормы; и только одно было против обычая — женщины покинули свои рабочие места за два часа до гудка. Они разошлись по домам раньше мужчин, чтобы переодеться, стать понарядней и встретиться вечером в клубе.

У входа в клуб висела афиша:

НАШИ ЖЕНЩИНЫ

Рассказы самих женщин