Шрифт:
Лапидус сидел в развилке дерева и смотрел на пробивающиеся сквозь еще юную июньскую листву звезды. Белесые, июньские, с давно забытыми названиями.
Тогда звезд не было, небо было в тучах и дул сильный ветер. Лапидус тер замерзшие уши и ждал, когда за ним придут.
— Эй, — сказала ему Эвелина, — ну и чего ты так расстраиваешься? Ты что, ее на самом деле убил?
«Нет, конечно…, — подумал Лапидус. — Я тогда только думал, что я ее убил, и мне было страшно, на самом деле она пробила себе голову, когда я ее толкнул и она упала, упала и ударилась, ударилась и пробила себе голову, пробила себе голову и потекла кровь…»
— Кровь, — сказала Эвелина, — ты там весь поцарапаешься, Лапидус, и будешь в крови, что мне тогда с тобой делать?
«А ведь я мог замерзнуть, — подумал Лапидус, — я мог замерзнуть и потерять сознание. Упасть с дерева и разбиться. Она разбилась в классе, я — упав с дерева. Она умерла, и я тоже умер. И нас похоронили бы вместе, на пригорке, под этим самым деревом…»
— Ты несешь полный бред, Лапидус! — сказала Эвелина, — Давай, спускайся!
— Не слезу, — ответил Лапидус.
— Давай, спускайся! — опять повторила мать, стоя под деревом. В руках у нее был его портфель и его шапка. — Спускайся, совсем замерзнешь!
— Не слезу, — опять сказал Лапидус, и начал карабкаться еще выше.
— Ты безумен, — сказала Эвелина, — хочешь, я тебе что–то покажу?
— Эй, — сказала мать, — ты меня слышишь?
— Слышу, — сказал Лапидус, и добавил: — Я боюсь…
— Чего? — спросила мать.
— Знаешь, — сказала Эвелина, — что будет, если ты сейчас упадешь?
— Что с ней? — спросил Лапидус.
— Ты упадешь и разобьешься, — продолжила Эвелина, — и тогда мне придется вызывать скорую, а она будет долго ехать, и ты будешь валяться под деревом и стонать от боли…
— Что с ней? — снова спросил Лапидус.
— Спускайся! — сказала мать.
— Не буду, — сказал Лапидус и расцепил руки.
Сугроб был глубоким, трава — мягкой.
— Господи, — сказала Эвелина, — он все же прыгнул!
— Дурак, — сказала мать, — зачем ты туда полез!
Лапидус опять лежал на спине и смотрел на звезды
— Больно? — спросила Эвелина.
— Что с ней? — вновь спросил Лапидус.
— С ней все нормально, — сказала мать, — ей перебинтовали голову и с ней все нормально. А с тобой вот — нет, ты уже третий час на морозе без шапки…
— Ну и что, — сказал Лапидус, — мне не холодно и не больно, мне никак, я какой–то пустой изнутри, она жива?
— Она жива, — сказала мать, — с ней все нормально и она жива, нам надо пойти к ней домой и ты должен извиниться.
— Я не пойду, — сказал Лапидус.
— Почему? — спросила мать.
— Я боюсь, — очень тихо проговорил Лапидус и опять заплакал.
— Ты можешь встать? — спросила Эвелина.
— Могу, — сказал Лапидус, продолжая лежать на спине.
— Вставай, — сказала Эвелина. — уже почти три, тебе надо исчезнуть, я не знаю, где мне тебя спрятать…
— Пойдем, — сказала мать, — это надо, нам надо прийти к ним домой и ты должен извиниться, иначе это просто неприлично…
— Я так хорошо сидел на дереве, — сказал Лапидус.
— Ты упал с дерева, — сказала Эвелина, — тебе надо встать и надо пойти, пойти и исчезнуть, раствориться…
— Где? — спросил Лапидус.
— У них дома, — сказала мать, — они ждут нас у них дома, надень шапку! Ну!
Лапидус послушно надел шапку и пошел вслед за Эвелиной.
— Больно? — опять спросила она.
— Нет, — ответил Лапидус и подумал о том, что только он один знает, как ему больно на самом деле.
— Есть хочешь? — спросила мать.
— Нет, — ответил Лапидус, — я ничего не хочу, я хочу исчезнуть и раствориться!
— Три часа, — сказала Эвелина, — уже ровно три часа ночи, через пять часов все действительно закончится, Лапидус!
— Чем? — ответил он, ковыляя вслед за ней к выходу из парка.
— Он больше не будет, — сказала мать, протягивая ее родителям коробку конфет. Конфеты она достала из сумки — купила заранее, перед тем. как искать Лапидуса, купила и положила в сумку. Лапидус сидел на дереве и думал, что он ее убил. Она была дома с забинтованной головой, лежала в постели и пила чай. Сейчас будет пить чай с конфетами. Шоколадные конфеты в два ряда. Каждая — в отдельной серебристой бумажке. Лапидус запомнил эти конфеты на всю жизнь.
— Чем? — снова спросил Лапидус.
— Помолчи, — сказала Эвелина, — я думаю.
— Он больше не будет, — снова сказала мать, — ну–ка, скажи сам!
Лапидус смотрел на ее родителей и на нее, она лежала в кровати и улыбалась Лапидусу, ее голова была перебинтована, но она не выглядела несчастной, несчастным был Лапидус, который просидел три часа на морозе на дереве, холодным мартовским вечером, под тугими порывами ветра.
— Мы пойдем, — сказала мать, — он действительно больше не будет!