Поглядывая на бабку Устю, Клавдия думала сейчас о том, как это могло случиться, отчего. Видимо, оттого, что выбилась Антипьевна из привычного ритма жизни. Тут она знала: ее ждет корова в хлеву, ждут овцы, в огороде бурьян морковку глушит. Везде, мол, ты, бабка, нужна, без тебя дело застопорится, и некогда особенно–то о недугах о своих старческих раздумывать, каждый день организм в привычной неторопливой работе, не берет его время, и в голове нет места пустопорожним раздумьям. А там, в городе?.. «Лежите, мамаша, торопиться вам некуда, отдыхайте». Отдыхать, думалось Клавдии, хорошо молодому. Молодой отдохнет, у него от этого сил прибавится. В восемьдесят лет отдых обманчив. Организм в такие годы подобен металлу, от времени утратившему защитную хромировку, — без дела тотчас ржавеет. Защита от дряхления в преклонные годы — привычный размеренный труд. И, пожалуй, не столько сам труд, сколько сознание того, что труд этот нужен окружающим, что его ждут от тебя, что ты не выпал из трудовой семьи.

Не рассчитал, не учел этого сынок Антипьевны — хотел лучше сделать, получилось хуже.

— Баба Устя, — решила проверить свой вывод Клавдия. — В лес тебя больше не возьму. Сыро и тяжело. Сиди–ка дома.

— Сшалела, девка! — рассердилась старуха. — Дома перед смертью насижусь, будет время. А до могилы мне еще далече. Мне в нее не к спеху. Экая ты, Кланька, прыткая: не возьму! А кто ты такая — не взять? Командирша! Да я у Агафьи, — помянула она Клавдину предшественницу, — правая рука была. Да я… «Не возьму»! Начальница сыскалась!

— Будет, будет, перестань, баба Устя. — Клавдия смеялась одними глазами. — Пошутила ведь.

— А ты на работе не шути. Пойдешь с мужиками на гулянку — скалься во весь рот, дело твое молодое. На работе — себя соблюдай. Не девчонка я тебе.

Бабка Устя всех насмешила. В лес ее во второй раз так и не взяли. Потом, когда возле инвентарного сарая принялись отесывать, вострить свежие колья, бабка складывала их к стене в штабельки. Таскала по штуке, не утруждалась, потому что работа шла медленно. Топоры легко брали сырую древесину, но у семеноводок не было умения — не дрова ведь колоть. То затешут слишком остро — кончик сломается, то слишком тупо — не пойдет в землю, то криво; тяпали мимо, по чурбакам.

Вышел из сарая Карп Гурьевич, посмотрел, снял шапку, погладил лысину.

— Не умеете — не брались бы, — сказал. — Кто это выдумал — бабы колья тешут. Мужиков не хватает, что ли?

Клавдия хотела ответить, что выдумало такую дурость правление вместе с преподобным товарищем агрономом. Но это бы ее унизило — признаться в бессилии перед правлением.

— А что, хватает, скажешь? Где они, твои мужики? Все в поле с подводами заняты. Даже плотники. Никто не выдумал — сами выдумали.

Карп Гурьевич снова погладил лысину, взял у Клавдии топор.

— Ну–ка подсоблю. Вь как надо!

Кол за колом, взблескивая на солнце правильными гранями затески, полетел из–под его рук на землю. Бабка Устя не поспевала подбирать, пришлось Клавдии прийти ей на помощь. Клавдия таскала охапками мокрые тяжелые колья и думала об агрономе, из–за которого ей столько неприятностей. Что же, что весь в орденах, что же, что о нем не скажешь — незнайка. Лезет куда не надо, ни с кем не считается. Улыбочкой хочет взять, белыми зубами да выправкой. Видали таких. У Кудрявцева улыбочка почище, чем у него, была.

Она сравнивала Лаврентьева с Кудрявцевым и с великой неохотой вынуждена была признать, что сравнения с Лаврентьевым Кудрявцев не выдерживал. Тот был еще мальчишка, только пыжился, старался казаться взрослым и бывалым. А Лаврентьев? Этому пыжиться не надо. Характерец такой: мягко стелет, жестко спать. Улыбочка улыбочкой — рука–то твердая. Задумал что — сделает, на своем настоит. Таким не покрутишь, не повертишь. Как бы сам тебя не завертел… Ну, ну, еще чего, завертел! Шалишь, — метались противоречивые Клавдины мысли, — Рыжовой еще никто не вертел. Рыжова не такая.

Карп Гурьевич словно подслушал эти ее мысленные выкрики.

— А про тебя, Кланька, вчера разговор был, — сказал он с хитрецой в голосе, не показывая глаз. — Уши не горели?

— Какой же это еще разговор? Косточки мыли? — как можно равнодушней спросила Клавдия.

— Петр Дементьевич расспрашивал. Зашел вечером — радио слушали — и расспрашивал. В кого, говорит, она у вас такая уродилась, ненормальная.

— Скажите ему, что сам он ненормальный. Скажите, что…

— Уймись. Пошутил.

— А вы, Карп Гурьевич, не вовремя не шутите. — Клавдия вспыхнула и покосилась на бабку Устю. — Надо знать меру шуткам.

— Да что ты взорвалась, не пойму? Обидел — прости. Но и ты не кидайся лишними словами. Был разговор — значит, был. Не так чтобы ненормальная, таких слов не говорил, а и не очень о тебе одобрительно высказывался, не очень тобой доволен.

— Я им совсем недовольна — молчу.

— Вот противники, не на жизнь — на смерть. Скажи пожалуйста!..

— Противники? Еще чего захотели? Мне на вашего агронома — тьфу!..