Он совсем не ожидал, что Клавдия так быстро смирится. Он думал — будет биться, рваться, говорить свои злые, резкие слова; приготовился к борьбе. Но она, толкнув его в грудь, вдруг закрыла глаза, и притихла, Лаврентьев впервые увидел краску на ее белом, не подверженном загару лице.

Против всяких ожиданий, Клавдии было так хорошо на руках Лаврентьева, что она согласилась бы вывихнуть и вторую ногу, лишь бы он все нес ее, нес бесконечно долго и никогда бы не отпустил. Она тоже слышала стук его сердца и незаметно еще крепче прижималась щекой к его плечу. Откуда было знать это Лаврентьеву? Состояние Клавдии он объяснял болью в ноге и все убыстрял и убыстрял шаг.

На полпути Лаврентьев выбился из сил, но скорее готов был свалиться в изнеможении, чем выпустить из рук свою бесценную ношу.

Пройдя километр–полтора, он все–таки вынужден был ее выпустить. Смущенно поставил Клавдию на ноги и свистнул несколько раз. Это был условный сигнал для Звездочки. Звездочка услышала, вскоре примчалась, гулко стуча копытами о плотную, не тронутую дождями землю.

Клавдия уже не пыталась протестовать, когда он подсаживал ее в седло, когда шел рядом и придерживал за колено, чтобы не упала.

— Савельич! — крикнул Лаврентьев старику, подойдя к парому. — Живее! Клавдия Кузьминишна повредила ногу.

Савельич видел: пререкаться не думай, ухватился за канат, заработал жилистыми сухими руками, погнал парм наперерез течению. Отставшая бабка хлопала на берегу руками по сухоньким бедрам и что–то кричала, — казалось, кудахчет наседка.

Лаврентьев хотел доставить Клавдию прямо в амбулаторию, к Людмиле Кирилловне. Но Клавдия, когда поравнялась с крыльцом своего дома, сказала:

— Дальше не поеду. Хочу домой. И вообще мне ничего от вас больше не надо.

Оставив ее на постели, Лаврентьев выбежал на улицу, вскочил на Звездочку и помчался к амбулатории. Людмилы Кирилловны там не было. Погнал к ней домой. Людмила Кирилловна обедала.

— Прошу вас… — сказал он, запыхавшись от быстрого подъема по лестнице. — Клавдия Кузьминишна нуждается в вашей помощи.

Людмила Кирилловна поднялась из–за стола и вытерла губы салфеточкой. Она смотрела спокойными, меняющимися в оттенках, чуть насмешливыми глазами, хотела бы, наверно, сказать: «Как вы взволнованы, Петр Дементьевич. Не ожидала от вас, такого рассудительного», — а стала расспрашивать о том, что случилось с Клавдией. Ничего не поделаешь: к ней пришли не как к Людмиле Кирилловне Орешиной, а как к врачу, от нее ждали не сарказмов, а помощи.

— На лошади можете? — спросил Лаврентьев, когда вышли на улицу.

— Могу, отчего же. Я была на войне. Все могу. Но пойду пешком, недалеко.

Лаврентьеву казалось, что Людмила Кирилловна идет слишком медленно. Он ее опережал, ведя Звездочку в поводу, но не оглядывался, знал, что встретит невыносимо спокойные, полные грустной иронии, устремленные на него глаза.

Возле Клавдиной постели Людмила Кирилловна присела на стул, ощупала опухшую щиколотку, вытащила из–под одеяла тонкую руку, шевеля губами отсчитывала пульс, но смотрела не на часы, а внимательно и ревниво разглядывала ту, кого ей, Людмиле Кирилловне, предпочел Лаврентьев. Чем рыжая его привлекает? — непонятно. Да и понимать не хотелось.

— Все–таки надо в амбулаторию, — сказала она. — Прикажите отвезти, пожалуйста. Опасности, конечно, нет, только неприятность.

Лаврентьев окликнул мальчишек, вертевшихся на улице, велел сбегать на конюшню, чтобы Носов запряг, и пригнал рессорную тележку.

Клавдию отвезли, фельдшер Зотова с тетей Дусей повели ее под руки по коридору. Лаврентьев присел на крыльцо амбулатории, на теплые, нагретые солнцем доски. Звездочка терлась мордой о его плечо.

— Иди домой, — потрепал он ее по шее. — Все, на сегодня отработала. Иди.

Звездочка послушно повернулась, пошла мелкими танцующими шажками по дороге, фыркнула на козла, который сдирал кору с ветлы, попыталась затоптать кудлатого пса, выскочившего из подворотни, потом вдруг вскинула задними ногами, скрылась в клубах пыли и вместе с пылью унеслась в сторону конюшни.

Лаврентьев налегал на весла, лодка быстро скользила вниз по течению. Он исподлобья поглядывал на Людмилу Кирилловну, сидевшую на корме, и мысленно усмехнулся: вот кадр, так недостающий в ее альбоме. Река, лодка, герой и героиня, только бы еще ворох лилий сюда…

Как это произошло, что без всякого на то желания он отправился кататься? Он просидел на крыльце минут сорок. Вышла, вытирая руки полотенцем, Людмила Кирилловна.

— А, вы еще здесь, Петр Дементьевич! Необыкновенно хорошо. У меня к вам большая просьба. Покатайте меня на лодке.

— На лодке?! Людмила Кирилловна…

У него в глазах была, видимо, такая растерянность, что Людмила Кирилловна засмеялась:

— Пять–шесть дней, и ваша подруга пойдет домой, все, что надо, мы ей сделали. Кататься можно вполне спокойно, с чистым сердцем.