Оксфордское сражение подняло дух и самого Дарвина. Он в этом очень нуждался: буря враждебных отзывов приводила его к мысли, что он написал «Происхождение видов» недостаточно убедительно. Плохое здоровье не позволило ему самому выступить в Оксфорде. Это блестяще сделали друзья его «евангелия сатаны», как он называл своё учение. Они составляли авангард возраставшей с каждым годом армии дарвинистов. В России, в Германии, в Америке нашлись горячие поклонники Дарвина. Он знал все научные труды, которые можно было использовать для защиты нового учения. Дарвин писал единомышленникам, где нужно выступить в печати или публично, что надо разбить в возражениях противников, кого полезно завербовать в число друзей.

Тихий Даун с его голубятней превратился в боевой штаб дарвинистов, и душой его был сам Чарлз Дарвин. Вместе с тем Дарвин продолжал работать над улучшением последующих изданий «Происхождения видов».

— Нужен постельный режим! Обязательно, — сказал доктор, лечивший Дарвина.

Дарвин лежит на диване, укутанный пледом. Сколько времени пропадает! На камине маленькие дневнички в жёлтой обложке, в них ведётся счёт потерянных для работы дней.

Но думать можно и больному, ум его не привык к праздности, а наблюдения и опыты всегда давали обильную пищу для размышлений. Он давно задумал написать для нового издания «Происхождения видов» главу о «Человеке».

— Человека нельзя исключить из общей цепи животных. Животные — наши братья… Как это было записано у меня?..

Миссис Дарвин подала ему несколько записных книжек.

— Вот эта, 1837–38 года.

— Благодарю тебя, дорогой друг. Я никогда не перестану удивляться, как ты всегда быстро и точно понимаешь, что мне нужно. Теперь вот эти книги, ещё ту стопку записей. Благодарю, благодарю.

Миссис Дарвин вышла из комнаты. За дверью ей встретился Френсис:

— Как отец?

— Видимо, думает заняться «Человеком».

Френсис в курсе всех дел отца. Старшие дети давно уже помогали отцу, записывали данные опытов, ухаживали за растениями, подсчитывали, производили измерения. Если приходили корректуры новых книг, принимали участие в их правке…

— Дорогой отец, вы работаете, а врач что скажет?

— Только просматриваю некоторые записки. Вот посмотри, что было написано мною почти тридцать лет назад. Я много думал об этом и в последующие годы. — Френсис взял записную книжку и прочитал:

«Если дать простор нашим предположениям, то животные — наши братья по боли, болезни, смерти, страданию и голоду, наши рабы в самой тяжёлой работе, наши товарищи в наших удовольствиях — все они ведут, может быть, своё происхождение от одного общего с нами предка, — нас всех можно было бы слить вместе».

— Я знаю, отец, вы хотите дать отдельную главу о «Человеке».

— Вот именно. Но смогу ли я это сделать, болезнь возвращается всё чаще и чаще. Я даже не в силах видеть так часто, как хотелось бы, наших дорогих друзей, — грустно промолвил Дарвин. Он устал от разговора.

— Не надо говорить, отец! Побудем вместе молча.

Ласковая улыбка скользнула по лицу Дарвина. После некоторого молчания он тихо сказал:

— Когда вы были маленькие, я радовался, играл с вами и теперь с сожалением думаю о том, что эти дни никогда не вернутся… Ты ещё здесь, да? Это хорошо.

Опять наступило молчание. Больной как будто заснул. Сын встал и хотел идти.

— Вряд ли я сам напишу «Человека», — вдруг сказал отец. Значит, он не переставал думать! — Я решил собрать все материалы, что у меня имеются по этой проблеме, и передать Уоллесу. Его она интересует, пусть напишет книгу. Мне не справиться.

— Вы всегда рассуждаете и поступаете мудро, дорогой отец. Но нездоровье может пройти. Летом можно поехать на воды…

— Видишь ли, получится не глава, а книга. Много материала уже собрано, ещё больше надо прибавить. Без этого я не решусь выступить… — Френсис тихо вышел из комнаты: пусть отец подремлет.

Дарвин лежал с закрытыми глазами: «Люди — потомки обезьяны… Но это надо обосновать, иначе повредишь самой идее происхождения человека от животных. Потому-то в „Происхождении видов“ ничего и не говорилось об этом: преждевременно было. Одна единственная фраза, что эта книга „может пролить свет на происхождение человека“, — и та взбесила тогда епископа Уильберфорса, — усмехнулся Дарвин. — Епископ был прав: „Происхождение видов“ неизбежно приводит к мысли о животном происхождении человека, а это раздражает верующих в бога и божественное сотворение…»

Дарвин часто возвращался к мысли о вере в бога. Сам он совершенно незаметно для себя давно пришёл к неверию. Оно подкралось к нему постепенно, шаг за шагом; вера в бога оказалась для него ненужной. Его забавляло воспоминание, что когда-то он собирался стать пастором.

Но другие люди — верят в бога или только называют себя верующими по привычке?

Привычка — огромная сила. С детства в школе, в семье приучают к мысли, что верить в бога необходимо, без веры в бога человек не может жить. Вот и Эмма приучена к этому.