– Так я ничего плохого и не думала.

– И не надо ее трогать. До сих пор больная тема. Меня и сейчас не простила.

– А ты при чем?

– А я не находился возле одра. Государственные дела решал. Она ведь не сразу умерла. Сначала удар. Потом второй. В промежутке уже практически не вставала. А страна никуда не делась. Сегодня одно, завтра другое. Надо решать и резолюции накладывать.

Я так канцлером и не стал, зато мало что под занавес правления Анны двигалось без моего одобрения. Служба никогда не кончается, пока в отставку не отправили. Ежели что не так, то задним числом последует разнос, а ждать дела не могут.

– А правда, после нее остался дневник? – жадно спросила Софья.

– Тебе-то это зачем?

– Деда, я хочу написать про тебя.

– Чего?

– Никто не может отрицать твоего вклада в историю и огромных заслуг не токмо для России, для мировой науки, – торопливо сказала она. – Но уже сейчас ты для многих не живой человек, а некая функция.

– Ну спасибо.

– Нет, правда. На тебя молятся и ненавидят, мечтают превзойти и ищут недостатки в идеях и достижениях.

– Я даже знаю, кто эти люди, особенно по части нелюбви.

– Я хочу написать правду, как оно было.

Вот не было печали. Теперь не успокоится. Не в первый раз. Как втемяшится в голову, так и будет доставать, пока не получит желаемое. И с замужеством то же случилось. Ее вроде бы Стеша не подталкивала. Сама рвалась. С другой стороны, может, обжегшись один раз, думать начнет.

– Кому такая книга нужна?

– Людям. Будущему.

– Допустим, она, правда, малоприятна, тогда что?

– А кто говорил «не бывает счастья для всех»?

– Делать мне больше нечего, только отвечать на глупые вопросы, да еще и честно.

– Ну деда! Это же замечательная возможность высказаться перед потомками. Ты не ангел, но ведь сколько добился!

– Люди любят находить себе оправдания. Любой негодяй и подлец с легкостью покажет пример худший, чем он сам. На этом основании можно собой гордиться и остаться довольным собой. А я натурально не самый приятный человек. Много делал вопреки морали, случалось, и поперек чести. Да не все даже окружающие знают. Зачем мне подобная слава?

– Так надо взгляд дать, почему так поступал. Твой, со стороны, для государства. Почему думал так, а не иначе, и чего добиться хотел.

Ну да. Похоже, мои былые статьи про источниковедение и критическое отношение к словам и документам тщательно проштудировала.

Подлизывается. Или вправду хочет биографию написать? Хм… при авторстве близкой родственницы однозначно претензии будут, что ни нарисуй.

– Не доросла ты еще до правильного соблазнения опытного человека. Нет, если покажешь ножку, задрав подол, – поспешно уточняю на вполне понятный жест, – многие пойдут на край света, но я о другом.

– Да-да! – горячо сказала Софья. – Украшает женщину скромность, благопристойность и стыдливость. Боюсь, не для меня этот путь.

– С чего бы это?

– Не испытываю желания идти по обычной женской стезе.

– Дурочка ты. Жизнь длинная, и прожить ее желательно приятно. Придет срок, встретишь еще правильного мужчину.

– Может быть, – кивнула решительно, – только не собираюсь ждать дома сего счастливого часа. Хочу добиться широкой известности не одними переводами. Такой хватки, как у госпожи Шадриной, у меня нет…

Так и не научилась Акулина Ивановна нормально писать, сначала дочь за нее старалась, затем секретаря держала. Что совершенно не мешало ей управлять немалым хозяйством и контролировать детей. Указания она им рассылала не часто, но на моей памяти никто не посмел не выполнить приказ. В среде купечества пользовалась огромным влиянием, а от дворянского титула сама отказалась. При ее капиталах и с моей поддержкой могла себе и без того многое позволить.

Подчас жестокая, она была тем не менее верующей женщиной, много жертвовала на церкви, а перед смертью сделала удивительную вещь: призвала в зал своего роскошного дворца, построенного Растрелли, крестьян, соседей, семью и при стечении народа повинилась в содеянных грехах. Немалое мужество требуется для подобного. Я бы не посмел. И просила она тогда прощения не у Бога, а у людей. Для многих реально стала примером. Особенно для женщин.

– Зато писать нравится, и я знаю о ком!

– Вечно вы, Гусевы, норовите меня отобразить. Вот пиесы пиши. Не Мольера и Шекспира перевод – свое.

– Нет, у папы не то, – махнула рукой она. – Война, куда пошел батальон и упало ядро. По-моему, он брал пример с Плутарха. Честное слово, «Охотничьи рассказы» много лучше.

– Так он стал старше и мудрее. Потерпи лет десять, и тоже стиль улучшится. Мудрость охотно посещает женщин, когда от них бежит красота.

– Хочу создать нечто более объемное, – не слушая, продолжала она гнуть в прежнем направлении. – Пройдет небольшой срок, и не станет достоверности от первого лица, зато появятся в угоду иным властителям политизированная критика.