Наглый муравей продолжил путешествие по долинам и по взгорьям моего атлетического тела. Ничего, Рахметов терпел, и нам велел.

— Давай, — отозвалась Реви. С явным интересом отозвалась, то ли это алкоголь помог, то ли еще что-то, но она сейчас не выглядела — тьфу, черт — не звучала, как злобная, циничная стерва, которой довольно успешно пыталась казаться все остальное время. — Ты меня еще больше заинтриговала.

А хорошо пока Алька все продумала, респект ей.

— В общем… — Алиса тихо фыркнула. — Мы познакомились в одном… месте. Мы с Мику, да и все прочие, там были уже довольно давно, а Саша прибыл позднее. Потом… он всем нам очень сильно помог, решил кучу проблем, пообщался с руководством лагеря и договорился о безопасном выходе. А потом мы некоторое время полетали по миру, и вот, осели пока здесь. Надолго или нет — понятия не имею.

— Ты сказала — лагерь, — мгновенно среагировала Реви. — В смысле — учебно-тренировочный?

Ну, кто бы сомневался, что ей придет в голову именно это.

— Нет, — по голосу судя, Алиса улыбнулась. — Не совсем.

— Тогда этот… русский трудовой лагерь? Типа, гулаг, и все такое? Вы беглые заключенные?

Алиса хихикнула.

— Вообще мимо. Извини, про лагерь я ничего не могу больше сказать.

Реви недовольно вздохнула.

— Ладно. Тогда… ты сказала, что этот… Ружичка что-то такое там совершил, за что вас оттуда выпустили, хотя не должны были? В это слабо верится, честно. Еще слабее, чем во все остальное.

— Это почему же? — Алиса откровенно веселилась. Очень некрасиво с ее стороны, когда мою доблесть подвергают сомнению. Чертов муравей, и пошевелиться нельзя. И вообще Реви кругом неправа, заняла мое место. Ох, я бы ей сейчас ответил.

— Ну… — Реви чуть помолчала, а потом рубанула наотмашь. — Он же болен, ты понимаешь? Я имею в виду — на голову. Что он в таком состоянии мог сделать?

Ну вот, картина Репина «Приплыли». Это я-то болен? Да я здоровее их всех, вместе взятых!

И тут Алиска меня предала.

— Мы тут все не сильно здоровы, Реви, — тихо сказала она. — Просто он этого не скрывает. Открытая душа. Особенности пребывания в том самом лагере, о котором я не могу рассказывать.

Реви присвистнула.

— А вообще, ты знаешь, он мне и самой сначала не понравился ужасно, — забила очередной гвоздь в мою нежную ранимую душу Алиса. — Дурак дураком показался.

— И что потом изменилось?

— А ничего, — на этих словах мое сердце закровоточило и распалось на тысячи маленьких, рыдающих в жестокой агонии кусочков. — Он не меняется. Это меня и подкупило.

— Непонятно…

— Ну… да, он нахальный, иногда грубый, и там, где он, всегда крик, вой, дурдом и несчастные случаи на производстве. Да, его бывает слишком много, и это раздражает. Да, может быть, это и не любовь. Так бывает. Каждый любит как умеет.

Она сделала паузу. Долгую-долгую.

— Но с ним всегда интересно. Я знаю, что он никогда не предаст ни меня, ни девочек. Никогда не бросит, и не даст нас в обиду, хотя бы ему и пришлось рвать зубами стальные листы. Никогда и ни за что. А я уже успела понять, что это очень много. Больше, чем можно было даже просить.

Смешно, но за эти слова я почти простил Алиску. Хотя она еще не закончила.

— Хотя с другой стороны, нас, такие, как мы есть сейчас, обидеть довольно сложно. Невозможно даже.

Реви издала вопросительный звук. Алиса вздохнула.

— Как бы понятнее объяснить… Скажем, ты веришь во всякое… необычное?

— В смысле?

<