Шрифт:
– И послана была затем, чтоб облегчить вашу горесть! Как прекрасна она!
На лице Риккабокка показалась самодовольная улыбка.
– Где найти для неё достойного мужа!
– Вы забываете, что я все еще только Риккабокка, что она невеста без приданого. Вы забываете, что меня преследует Пешьера, что я скорее соглашусь видеть ее замужем за нищим, нежели…. одна мысль об этом делает меня сумасшедшим…. Corpo di Васcо! я от души радуюсь, что уже нашел ей мужа!
– Уже! значит молодой человек говорил мне правду?
– Какой молодой человек?
– Рандаль Лесли. Неужели вы знаете его?
При этом начались некоторые объяснения. Гарлей внимательно и с заметной досадой слушал подробности о знакомстве Риккабокка о предполагаемом соединении Виоланты с Лесли.
– Во всем этом есть что-то очень подозрительное, сказал Гарлей. – К чему этот молодой человек распрашивал меня касательно того, что Виоланта лишится всего состояния, если только выйдет замуж на англичанина?
– Разве он распрашивал? О, вы должны извинит его! Это – одно только весьма естественное желание с его стороны показывать вид, что он решительно ничего не знает обо мне. Он, вероятно, не знал о вашей дружбе и боялся обнаружить мою тайну.
– Напротив, он знал об этом очень хорошо, – по крайней мере должен знать на столько, чтоб сообщить вам о моем приезде. А он, кажется, и не подумал сделать это.
– Нет…. это странно…. впрочем, не совсем еще странно; в последний раз, как он был здесь, его голова была занята совсем другим: любовью и женитьбой. Basta! юность всегда будет юностью.
– Юность давно уже отлетела от него! воскликнул Гарлей, с горячностью. – Я сомневаюсь, имел ли он ее когда нибудь. Он принадлежит к разряду тех людей, которые являются в свет с душою столетнего старца. Вы и я никогда не будем такими стариками, каким он был уже в пеленках. Смейтесь, смейтесь; но инстинктивное чувство никогда еще не обманывало меня. С первой встречи нашей он очень не понравился мне: мне не понравились его взгляд, его улыбка, его голос, его походка. Помилуйте, да это чистое сумасшествие затевать подобный брак! это значит устранить от себя всякую возможность к возвращению в отечество.
– Что делать; дав слово, я не в состоянии взять его назад.
– Нет, нет! воскликнул Гарлей: – ваше слово еще не дано; оно ни под каким видом не может быть дано. Пожалуста, не глядите на меня так печально. Во всяком случае, повремените, пока не узнаете короче этого молодого человека. Если он окажется достойным Виоланты, если он не станет иметь в виду получить за ней богатое приданое, в таком случае, пусть он дозволит вам лишиться всего своего достояния. Больше мне нечего сказать вам.
– Но почему же лишиться всего достояния?
– Неужели вы думаете, что австрийское правительство допустит, чтобы все ваше богатство перешло в руки этого ничтожного человека, этого писца в гражданской службе? О, мудрец – по теории, почему вы так недальновидным своих поступках?
Этот насмешливый упрек не произвел желаемого действия. Риккабокка потер ладонь о ладонь и потом преспокойно протянул обе руки к яркому камину.
– Друг мой, сказал он: – мое достояние переходят сыну, а приданое – дочери.
– Но ведь у вас нет сына.
– Тс! у меня нет; но будет. Джемима только вчерашним утром сообщила мне об этом; вот по поводу-то этого известия я и решился переговорить с Лесли. После этого вы скажете, что я все еще недальновиден?
– У вас будет сын? повторил Гарлей, в крайнем недоумении: – почему же вы знаете, что у вас будет сын, а не дочь?
– Все замечательнейшие физиологи говорят, отвечал мудрецу, утвердительным тоном: – что если муж старше жены многими годами, и если прошел довольно длинный промежуток времени без детей, то первый после этого промежутка новорожденной должен быть мужеского пола. Соображаясь, с статистическими вычислениями и исследованиями натуралистов, я окончательно убедился в справедливости этого замечания.
Хотя Гарлей все еще был сердит и сильно взволнован, но при этом замечании он не мог удержаться от громкого смеха.
– Вы нисколько не переменились: все тот же чудак в мире философии.
– Cospetto! сказал Риккабокка, – скажите лучше, что я философ среди чудаков. Заговорив об этом, позволено ли мне будет представить вам мою Джемиму?
– Само собою разумеется. В свою очередь и я должен представить вам молодого человека, который по сие время с признательностью вспоминает ваше великодушие, и которого ваша философия, по какому-то чуду, не погубила. В другой раз вы потрудитесь объяснить мне причину этого явления. А теперь извините меня, на несколько минут: я отправляюсь за гостем.
– За каким гостем? Не забудьте, в моем положения я должен быть очень осторожен; к тому же….
– Не беспокойтесь: я ручаюсь за его скромность. А между тем прикажите приготовить обед и позвольте мне и моему другу разделить его с вами.
– Приготовить обед! Corpo di Васcо! вот тут уж и сам Бахус не поможет нам. Посмотрим, что-то скажет Джемима?
– Это ваше дело. Но обед должен быть.
Предоставляю читателю вообразить восторг Леонарда при встрече с Риккабокка – неизменившемся, с Виолантой – так похорошевшей, и Джемимой! Пусть он представят себе удивление этих лиц, когда Леонард рассказывал свою историю о своих подвигах на поприще литературы, о своей славе. Он рассказывал свою борьбу с миром действительным, свои похождения в этом мире; с простотой, которая исключала из рассказа даже самую тень эгоизма. Но когда случалось говорить о Гэлен, он ограничивался немногими словами, выражая их с особенной скромностью.