– Ах, Виоланта, сказала добродушная Джемима: – я не ожидала от тебя этого… Надеюсь, что ты не завидуешь ей – этой бедняжке?

– Завидую! мама, какое слово! Разве вы не замечаете, что Леонард и мисс Дигби как будто родились друг для друга? А к тому же воспоминания о детском их возрасте, – воспоминания, которые так долго остаются в памяти и так долго сохраняют всю свою прелесть.

При этих словах длинные ресницы Виоланты опустились на её задумчивые глазки.

– Поэтому-то, продолжала она, после минутного молчания: – поэтому-то я и заключаю, что мисс Дигби небогата и не очень высокого происхождения.

– Теперь я понимаю тебя, Виоланта! воскликнула Джемима – в душе её вдруг пробудилась её собственная ранняя страсть к составлению супружеских партий – теперь я совершенно понимаю тебя. Как Леонард ни умен и известен, а все же он сын Марка Ферфильда, обыкновенного плотника, и, конечно, еслиб мисс Дигби была богата и высокого происхождения, то через это испортилось бы все дело. Я согласна с тобой, душа моя: это прекрасная партия, – право, прекрасная. Я желала бы, чтоб мистрисс Дэль находилась теперь здесь: она удивительно как хорошо умеет устроивать подобные дела.

Между тем Леонард и Гэлен друг подле друга шествовали в арриергарде. Леонард не подал ей руки. С той минуты, как вышли из дому, они не сказали слова друг другу.

Гэлен заговорила первая. В подобных случаях, обыкновенно женщина, как бы она ни была робка, начинает разговор. Здесь Гэлен была смелее, потому что Леонард не скрывал своих ощущений, а Гэлен была обручена другому.

– Скажите, неужели вы ни разу не видели доброго доктора Моргана, который прописывал порошки против душевных страданий, и который так великодушен был к нам, – хотя, прибавила она, покраснев: – хотя в ту пору мы думали о нем совсем иначе?

– Он отнял от меня моего гения-хранителя, сказал Леонард, с сильным душевным волнением: – и еслиб этот гений не возвратился ко мне, что бы было из меня теперь? Впрочем, я давно уже простил ему…. С тех пор я не встречался с ним.

– А где этот ужасный мистер Борлей?

– Бедный, бедный Борлей! И он тоже исчез из круга моей нынешней жизни. Я делал множество осведомлений о нем, и все, что узнал, заключается в том, что он уехал за границу, в качестве корреспондента какого-то журнала. С каким бы удовольствием я встретился бы ним еще раз! Быть может, теперь я помог бы ему, как и он помогал мне.

– Он помогал вам!

Леонард улыбнулся. Сердце его забилось сильнее, когда он снова увидел умный, предостерегающий взгляд Гэлен, и, по невольному чувству, взял её руку, в эту минуту, казалось, оба они находились под влиянием давно минувших детских ощущений.

– Да, он много помог мне своими советами, а еще более, быть может, своими пороками. Для ваших понятий недоступно, Гэлен… извините! я хотел сказать: мисс Дигби…. я совершенно забыл, что уже мы более не дети…. для ваших понятий недоступно, как мною мы, мужчины, а еще более, быть может, мы, писатели, которых главное занятие состоит в том, чтобы распутывать паутину человеческих деяний, бываем обязаны нашим собственным прошедшим заблуждениям, – и еслиб мы ничего не извлекали из заблуждений других людей, мы навсегда остались бы скучными, непонятными себе и другим. Мы должны узнать, где дороги нашей жизни разветвляются и куда ведут эти ветви, прежде чем решимся поставить на них поверстные столбы; а что такое книги, как не поверстные столбы на пути человеческой жяэни?

– Книги! Кстати: я до сих пор не читала ваших произведений. Лорд л'Эстрендж сказывал мне, что они прославили вас…. А вы все еще не забыли меня – бедную сиротку, которую вы встретили рыдающую на могиле её отца, и которою вы обременили свою молодую жизнь, и без того уже обремененную до нельзя. Пожалуста называйте меня по-прежнему: Гэлен; для меня вы всегда должны быть…. братом! Лорд л'Эстрендж сам сказал мне это, когда объявил, что я увижусь с вами…. Он так великодушен, так благороден. Брат! неожиданно воскликнула Гэлен, протягивая руку Леонарду с пленительным, но вместе с тем и торжественным взором: – мы никогда вполне не употребим во зло его благодеяний, мы должны оба всеми силами стараться быть признательными! Не правду ли я говорю? отвечайте мне.

Леонард с трудом преодолевал сменяющие одно другое и непонятные ему чувства, волновавшие его душу. Тронутый до слез последними словами Гэлен, испытывая трепет, сообщаемый ему рукою, которую держал он, с безотчетным страхом, с каким-то сознанием, что б этих словах заключалось совсем другое значение, чувствовал, что надежда на счастье навсегда покидала его. А это слово «брат», некогда столь драгоценное для него, – почему от самых звуков его веяло каким-то холодом? Почему он сам не отвечает на него пленительным словом «сестра»?

«Она не доступна для меня теперь, и навсегда!» – подумал он, с печальным видом, и когда он снова заговорил, его голос дрожал, звук его переменялся. Намек на возобновление дружбы только удалял его от Гэлен. Он не сделал прямого ответа на этот намек. В эту минуту мистрисс Риккабокка оглянулась к ним и, указав на коттедж, который открылся их взору, с своими живописными шпицами, вскричала:

– Неужели это ваш дом, Леонард? Милее, прекраснее этого я ничего не видала!

– Разве вы не помните этого коттэджа? сказал Леонард, обращаясь к Гэлен, и сказал голосом, в котором слышался грустный упрек:– разве вы не помните места, где я виделся с вами в последний раз? Я долго колебался, сохранить его в прежнем виде или нет, и наконец сказал себе: «Нет! воспоминание об этом месте никогда не заменится, если стану окружать его красотами, какие только могут создать изящный вкус и искусство: чем дороже воспоминание, тем натуральнее будет идти к нему все прекрасное». Быть может, это для вас немного, быть может, это понятно только для нас, поэтов!