Шрифт:
Философы могут сколько угодно возмущаться таким портретом. Они сочиняют свои книги в уютных кабинетах, я же путешествую в течение тридцати лет. Я был свидетелем несправедливости и обмана этих людей, которых философы изображают столь праведными, потому что они очень близки к природе. Однако природа возвышенна лишь как целое, но она небрежна во всех подробностях.
Чтобы получить понятие об этой птице, перенеситесь на берега Миссисипи, в то время, когда приближающаяся зима пригоняет сюда с севера миллионы водяных птиц. Вы увидите здесь орла, величественно сидящего на вершине высочайшего дерева. Своими сверкающими глазами он оглядывает всю окрестность и внимательно прислушивается ко всякому звуку, достигающему его чуткого слуха. Разные виды уток — шилохвосты, свиязи, кряквы проплывают мимо него, но орлан не трогает их. Но вот доносится издалека дикий, напоминающий звук трубы крик приближающегося лебедя. В тот момент, когда лебедь пролетает мимо опасного хищника, орлан поднимается с ужасным криком, который для лебедя страшнее звука ружейного выстрела. Хищник скользит по воздуху, с быстротой молнии кидается на свою жертву, вонзает в нее свои когти и с непреодолимой силой заставляет ее спуститься вместе с ним на берег. Теперь мы можем убедиться в жестокости этого опаснейшего врага пернатого мира. Выпрямившись над издыхающей жертвой, он сжимает свои могучие лапы и вонзает острые когти глубоко в сердце несчастной птицы; при этом он громкими криками проявляет свою дикую радость, в то время как его жертва судорожно вздрагивает от мучений.
Невозможно проникнуть в леса, которые рука цивилизованного человека не сделала проходимыми. Невозможно пересечь равнины, загроможденные камнями и скалами, затопленные неосушенными болотами. Иными словами, невозможно построить общество с человеком в природном состоянии, потому что этот человек — злобный и лживый варвар. Мой собственный печальный опыт укрепил меня в этом мнении, однако я не посчитал себя должным применить силу, доверенную мне, чтобы ответить на несправедливость этих дикарей и научить их тому, что у людей есть права, на которые нельзя посягать безнаказанно.
Индейцы в своих пирогах беспрерывно кружились возле наших фрегатов. Они проводили там три или четыре часа, прежде чем начинали менять свою рыбу или две-три шкуры морской выдры. Они использовали любую возможность ограбить нас. Они отрывали железо, которое было легко унести, и, прежде всего, выискивали способы обмануть нашу бдительность ночью.
Я пригласил на борт фрегата их главных особ, я осыпал их подарками. И эти же самые люди, кого я отличил, не гнушались воровством гвоздя или старых штанов. Как только их лица принимали довольные и радостные выражения, я был уверен, что они стащили что-то, хотя очень часто я притворялся, что не замечаю этого.
Я открыто рекомендовал осыпать ласками и маленькими подарками их детей, однако родители оставались нечувствительны к этому знаку расположения, который, как я полагал, присущ всем странам и народам. Единственное соображение посетило их в связи с этим: они попросили разрешения сопровождать своих детей, когда я приглашал тех подняться на борт. И они использовали эту возможность, чтобы ограбить нас. Для собственного просвещения я неоднократно имел удовольствие видеть, как отец пользуется случаем, пока мы заняты с его ребенком, чтобы схватить и спрятать под своими шкурами то, что окажется под рукой.
Иногда, только что осыпав их подарками, я для вида изъявлял желание получить какой-либо предмет малой ценности, принадлежащий этим индейцам. Это испытание их щедрости всегда оказывалось напрасным.
Я допускаю, что общество не может существовать совсем без добродетелей. Однако я вынужден признаться, что мне не достало проницательности увидеть их. Постоянно ссорящиеся друг с другом, равнодушные к собственным детям и подлинные тираны своих женщин, кого они неизменно обрекают на самый тяжелый труд, эти люди не проявили никаких качеств, которые позволили бы мне смягчить эту мрачную картину.
Мы всегда сходили на берег хорошо вооруженные и с достаточными силами. Наши мушкеты весьма устрашали их, и отряд из восьми или десяти европейцев мог бы внушить уважение целой деревне. Главные судовые врачи двух фрегатов были настолько неблагоразумны, что отправились на охоту сами. На них напали индейцы, которые попытались забрать их мушкеты, однако потерпели поражение. Всего два человека смогли заставить их отступить.
Такой же случай произошел с мсье де Лессепсом, молодым переводчиком с русского. К счастью, ему на помощь успела прийти команда одной из наших шлюпок. Эти проявления враждебности казались им столь естественными, что они продолжали подниматься к нам на борт, ни разу не заподозрив, что мы могли бы наказать их.
Я назвал именем деревни три или четыре деревянных навеса двадцати пяти футов в длину и пятнадцати в ширину, покрытых лишь с наветренной стороны досками или древесной корой. Посередине располагался очаг, над которым сушился палтус или лосось. В каждой из таких хижин обитало восемнадцать-двадцать человек, женщины и дети на одной стороне, мужчины — на другой.
Мне кажется, каждая хижина образует своего рода маленькое племя, независимое от соседей. У каждой есть своя пирога и подобие вождя. Забрав свою рыбу и разобрав жилище, они покидают бухту, и все другие обитатели деревни не проявляют к этому ни малейшего интереса.
Я осмелюсь утверждать, что эта гавань населена лишь в благоприятное время года и что индейцы никогда не зимуют здесь. Я не видел ни одной хижины, которая могла бы защитить от ливня. И хотя в бухте никогда не собиралось более трехсот индейцев, нас посетило еще от семисот до восьмисот сверх того.