– - Вы, Леля, расскажите подробнее, как у вас начинается, как развивается. Чего больше, депрессии или мании?

– - Депрессии, доктор Мурсалов, вы сами знаете, что депрессии. И жить не хочется, сколько раз ночью по городу ходила, хоть бы кто убил.

– - И сами пытались покончить с собой?

– - Пыталась, доктор, много пыталась, разными способами. Всё это болезненное, от меня не зависит, не стоит это вспоминать.

Она подняла левую руку, на запястье которой ярко желтел широкий пластмассовый браслет и поправила волосы.

– - Леля, сними браслет, -- подала голос Алмаз-ханум, помощница, маклер профессора, близкий человек, словом, родная его сестра (заведующая женским отделением, а раньше- туповатый ординатор). Леля спрятала руку за пазуху халата.

– - Ну, не ломайся, ты же не какая-нибудь дура, -- настаивала Алмаз. Она повернула оживлённые чёрные, такие же, как у профессора глаза к аудитории.
– - Пусть она руку покажет.

Леля неловко ладонью вверх протянула вперёд руку. Протянув шеи, слушатели первых рядов увидели ниже браслета, у основания ладони небольшой фестончатый шрам. "Сожгла себе руку, что ли?"- подумала поклонница профессора, сидящая теперь прямо перед больной. Но в больнице помнили эту рану. Тогда, давно, Леля грызла себе руку, чтобы вскрыть себе вены и умереть. Рана была страшная, рваная, а Леля лежала застывшая, с раскрытыми немигающими глазами... И раз за разом срывала повязку.

Толкаясь и переговариваясь, слушатели поднялись по лестнице во двор, вышли через проход к воротам. Леля шла вслед за ними, а за ней плёлся старший лаборант. "Алмаз ничего, хорошая, хоть и злая, " -- думала Леля.
– - "Хорошо, что я ей мой серебряный браслет подарила, она теперь ко мне лучше относится. "Леля взглянула на жёлтый, пластмассовый, который занял место серебряного, старинного. "Этот даже лучше, веселее, и не украдут". Она свернула от ворот вправо, к отделению, сама постучала в дверь. . .

Прошёл понедельник, вторник. Новый больной "чисто" вышел из психоза. Роза Марковна получила дозу публичных восхвалений от профессора.

– - Прекрасный врач, прекрасная женщина, - разливался Мамуля.
– В психиатрии вообще работают исключительно красивые женщины, я это ещё в молодые годы заметил, потому и пошёл сюда, ха-ха-ха. Вообще, Розалия Марковна человек моего плана. Ни скандалов, ни интриг, высокий профессионализм, корректность, вы согласны?

Все были согласны, хотя что касается скандалов, тут Роза допускала иногда некорректность, этому были свидетели.

Но времени проконсультировать Заура и решить его дальнейшую судьбу у профессора пока не нашлось. Роза Марковна занялась более тяжёлыми больными, а Заура передали Фане- показать больного на кафедре и выписать его большого ума не надо.

Впрочем, Заур не печалился. Он не тяготился больничной обстановкой, был спокоен и трудонаправлен, как описывала его поведение Фаня в истории болезни. Принимал посильное участие в трудовых процессах внутри отделения, то есть охотно шёл в паре с имбецилом Ванечкой на кухню и тащил оттуда чан с борщом или кашей, мешок с хлебом. А вот привилегию мыть туалет за сигарету оставлял исключительно Ванечке. Он, кстати, и не курил. Он наблюдал за больными и медперсоналом и не мог понять, почему одних держали внутри, а другие оставались снаружи психбольницы -- ведь он был не от мира сего.

А на пустом каспийском берегу, наполовину в воде, лежит таинственный, отлитый из неведомого материала мерцающий по ночам в свете звёзд диск.

Чтобы найти его, надо забраться в потрёпанный, набитый апшеронцами автобус, потея и задыхаясь, долго ехать по пыльной дороге от остановки до остановки. Бывает, посреди пути кто- то из пассажиров начинает колотить в стену или крышу автобуса с криком "сахла!" Водитель останавливается, раскрываются покоробленные жестяные двери, вываливается на дорогу сходящий, а остальные едут дальше. По сторонам дороги запылённые деревья, магазинчики под яркими вывесками, с разложенными рядом на земле образцами товара, дачи в окружении виноградников. Наконец, автобус въезжает в то самое селение, название которого красуется над ветровым стеклом, начинает петлять по узким неопрятным улицам между двумя грубыми каменными заборами, проезжает мимо мечети, базара, универмага и останавливается на горке.

Внизу пляж. Дорога кончилась. Зато впереди море. Когда-то оно доходило до этой горки, потом отступило, оставив среди песка мириады ракушек и обкатанные камешки. У берега оно желтоватое, у горизонта ярко-синее. Чёткая безукоризненная линия, воплощение совершенства, отделяет тёмную синеву моря от прозрачной синевы небес. А на берегу все утлые пляжные строения, беседки, раздевалки, шашлычные и кафетерии разрушены и полузатоплены наползающим на берег морем.

Год за годом береговые жители копошились вокруг него, застраивая его берега. Но оказывается, оно живое, оно дышит и двигается.

Словно равнодушный исполин, оно повернулось и небрежно смахнуло и развалило все прибрежные постройки. Морская вода плескалась вокруг разбитых стен и ржавой арматуры, растворяла накопившуюся пляжную грязь. Ласковые волны выносили на песок то клок морской травы с прилипшими ракушками и шариками мазута, то размокший кусок газеты. Высокая и длинная каменная стена, отделяющая территорию привилегированной здравницы от общего пляжа, оказалась наполовину в воде. На её оконечности сидел мальчишка с удочкой.